— Будь добр, Нат, пройди в библиотеку.
— Твоя мать дома?
— Нет. Она в тюрьме.
— Почему вы не вытащите ее оттуда?
Они вполне могли позволить себе внести за нее залог. В разговоре по телефону Эрл сразу же согласился на мои условия, пятнадцать баксов в день и невозвращаемый задаток в размере ста долларов. Должен сказать, что это самые высокие ставки оплат за услуги в моей весьма подвижной, в зависимости от обстоятельств и состояния клиентов, шкале цен.
Брови его круто изогнулись, выражая негодование.
— Из-за этих варваров мама слегла в постель. Поэтому мы решили, что ее лечение должно оплачивать государство.
Он пытался изобразить искреннее возмущение, но это получилось как-то не очень убедительно.
Внутри особняка, построенного еще в прошлом веке, царила мрачноватая атмосфера. Это впечатление усиливали деревянная отделка стен темных тонов и старинная тяжелая бархатная мебель. Кое-какие мелочи, на которые я сразу же обратил внимание, свидетельствовали, что дела у семейства Вайнкупов обстояли не столь хорошо, как это полагали многие, и я в том числе. Какая-то заброшенность, пыль на деревянных панелях стен и мебели, давно не чищенные, позеленевшие от времени бронзовые подсвечники, потертые восточные ковры говорили скорее о прошлом, но не о настоящем благосостоянии семьи.
Эрл сел на кушетку. Две стены комнаты целиком занимали шкафы, уставленные книгами в кожаных переплетах, две другие были увешаны картинами — какими-то мрачными пейзажами. Прежде всего Эрл вручил мне конверт с сотней задатка десятидолларовыми банкнотами. Затем, встав с кушетки, подошел к бару и налил себе шерри. Когда он наполнял свой бокал, руки его дрожали.
— Позволь предложить тебе что-нибудь выпить, — произнес Эрл.
— Спасибо, можно и без этого, — сказал я.
— Не будь размазней, Нат.
Я убрал деньги в карман.
— Тогда рома. Без льда.
Он подал мне бокал и присел сбоку. Лучше бы он сел напротив. Мне было бы удобно наблюдать за ним. Ему, наверное, казалось, что так легче создать доверительную обстановку.
— Понимаешь, мама совершенно невиновна.
— В самом деле?
— Я дал показания, но мне не поверили. Я пять раз давал показания.
— В полиции решили, что ты стараешься ее выгородить.
— Да. Боюсь, они именно так подумали. Похоже, я перестарался.
Ром оказался отличным.
— Значит, твоя мать не убивала твоей жены? Кто же? Может, ты сам?
— Я? Убить Риту? Не говори ерунды. Я любил ее. Но лишь из-за того, что наш брак... понимаешь... Во всяком случае я этого не делал, и мама тоже.
— Тогда кто же?
Он усмехнулся:
— Думаю, какой-нибудь слабоумный наркоман или какой-нибудь дурак, искавший наркотики и деньги. Вот почему я позвонил тебе, Нат. Полиция не ищет убийцу. Они считают, что он у них в руках, и это — моя мама.
— А что по этому поводу думает адвокат твоей матери?
— Он счел необходимым нанять сыщика.
— Разве у него нет своего человека?
— Есть, но я решил пригласить тебя. Помню тебя еще по ярмарке... к тому же я поспрашивал у знакомых.
Что мне было ответить? Я же детектив.
— Не могу обещать, что мне удастся полностью снять с нее все обвинения, — сказал я. — В конце концов, твоя мать сама призналась в совершении убийства, а ее признание полиция воспринимает гораздо серьезнее, чем все твои показания.
— К ней, шестидесятилетней женщине, применили допросы третьей степени! К женщине, уважаемой в обществе! Можешь себе представить подобное?
— Кто из полицейских возглавляет работу по этому делу?
Эрл брезгливо скривил губы:
— Сам капитан Стиг, подонок.
— Значит, дело находится у него в производстве? Проклятье.
— Да, у него. Разве ты не читал об этом в газетах?
— Читал конечно. Но не мог предположить, что мне когда-нибудь придется заниматься этим делом вплотную. Я не обратил внимания на то, что расследование ведет Стиг, и, когда ты позвонил сегодня утром, о нем я и не вспомнил...
— В чем же дело, Нат? Какие-то сложности?
— Нет, — солгал я.
Будь что будет, мне ведь необходима работа. Дело в том, что Стиг меня терпеть не мог. В свое время я дал показания против двух полицейских, замешанных в преступлениях, а Стиг, сам честный и неподкупный, воспринял мое поведение как предательство всего полицейского братства. И это когда двое зарвались даже по чикагским стандартам.
Эрл налил себе еще шерри.
— Мама чувствительная, хрупкая женщина с больным сердцем, а ее грубо и безжалостно допрашивали на протяжении двадцати четырех часов.
— Понимаю.
— Боюсь... — Эрл, с жадностью осушив бокал, продолжал: — Боюсь, что могу еще больше осложнить положение.
— Как?
Он присел рядом со мной, вздохнул и пожал плечами:
— Тебе, наверное, известно, что меня не было в городе, когда с Ритой... покончили.
Он выбирал странные слова, «покончили» — так никто не говорил, это слово встречалось только в газетной лексике, но не в обыденной жизни.
— Возвратившись из Канзас-Сити, я сразу же направился в полицейский участок Филмор. Мне удалось несколько минут побыть с мамой. Я сказал...
Он запнулся, покачал головой.
— Продолжай, Эрл.
— Я сказал... Господи, дай мне сил... «Во имя всего святого, мама, если ты пошла на это ради меня, облегчи свою душу признанием».
Он закрыл лицо руками.
— Что она ответила?
— Она... она сказала: «Эрли, я не убивала Риту». Затем ее увели на очередной допрос к капитану Стигу и...
— И она сделала признание, от которого впоследствии отказалась.
— Да.
— Эрл, почему ты считал, что ради тебя твоя мать могла убить Риту?
— Потому... потому, что мама очень любит меня.
Доктор Алиса Линдсей Вайнкуп на протяжении почти четырех десятилетий являлась одной из наиболее уважаемых женщин-врачей в Чикаго. Со своим ныне покойным мужем, Фрэнком, она познакомилась в медицинском колледже и вместе с ним ступила на традиционную для семейства Вайнкупов стезю заботы о больных и немощных. Ее гуманная деятельность в больницах и клиниках хорошо известна. Она была участницей многих благотворительных клубов, собраний, одной из руководительниц движения женщин против насилия. Поэтому доктор Вайнкуп совсем не походила на кандидата в убийцы.
Тем не менее ей действительно было предъявлено обвинение в убийстве своей невестки, совершенном в кабинете осмотра и консультаций больных, который располагался в цокольном этаже особняка Вайнкупов.
Эрл провел меня туда. Мы спустились вниз по узкой лестнице, выходившей из гостиной. В главный холл цокольного этажа выходили две двери: одна из кабинета доктора Вайнкуп, другая — из смотровой. Эта дверь была открыта. Эрл отошел в сторону, пропуская меня вперед, сам же он остался при входе.
Комната была узкой, длинной и холодной — паровое отопление отключили. Главным предметом интерьера был старомодный, покрытый коричневой кожей стол для осмотра пациентов. Около окна с матовыми стеклами стоял стул, подоконник был уставлен книгами по медицине, рядом стояли весы и стойка для измерения роста. В углу комнаты — два шкафа: один с лекарствами, другой с инструментами.
— Полиция не разрешила делать уборку в этом кабинете, — сказал Эрл.
Кожаная поверхность смотрового стола в некоторых местах была забрызгана кровью.
— Нам заявили, что полиция намерена забрать этот проклятый стол, — проговорил Эрл, — и предъявить его в суде в качестве доказательства.
Я кивнул.
— А как насчет рабочего кабинета твоей матери? Она заявила, что совершено ограбление.
— Понимаешь, действительно... из шкафа пропали кое-какие лекарства. Из ящика стола выкрали шесть долларов.
Через холл он провел меня в аккуратный кабинет, где стоял стол, на который он указал рукой.
— Вот тут, — сказал Эрл, выдвигая средний ящик стола, — лежал пистолет. Его взяли.
— Полиция обнаружила его в смотровой около тела убитой?