Я читала детективный роман, взятый в скупо освещенной библиотечке писчебумажного магазина напротив, – не то Кристи, не то Сэйерс, не помню. К четырем пополудни, когда уже начинались сумерки, я дочитала детектив. Дождь лил по-прежнему. В жаровне у меня тлели угли – типичное лондонское отопление в те времена, и я загляделась на них, праздно гадая, по силам ли мне написать нечто подобное. В тот год в Англии на вечеринках была популярна игра в убийство: одному из гостей подсовывали листок, где он или она назначались «убийцами»; некоторое время «убийца» выбирал «жертву», а потом начиналось «расследование». По-моему, за этими головоломками – их уже тогда так называли – теплился неподдельный интерес, не найдется ли в доме настоящий труп взамен притворившегося. К счастью, лишь много позже я узнала, что одного французского спеца тоже посещала подобная догадка.
Тешась этой идеей, я ворошила угли в жаровне и мысли в голове, чувствуя, как в неких мрачных глубинах зарождается новый персонаж – хитроумный детектив, разоблачитель преступников.
В комнате стало совсем темно, когда я натянула макинтош, взяла зонтик, поднялась по крутым ступенькам на мостовую и поплыла в дробившемся от дождя свете уличных фонарей в магазин канцтоваров напротив. В магазине пахло сырыми газетами, дешевыми журналами и промокшими посетителями. Купив шесть тетрадей, карандаш и точилку, я пошлепала по лужам обратно домой.
И там, с чувством неведомого доселе удовольствия, я всерьез задумалась о персонаже, который начинал обретать характер.
В детективной литературе того времени сыщик нередко представал эксцентричной натурой, снабженной набором легко узнаваемых причуд и привычек (это если говорить о традиции Шерлока Холмса). Непревзойденный мсье Пуаро Агаты Кристи обладал холеными усами, страстью к порядку и привычкой постоянно упоминать свои «серые клеточки». Лорд Питер Уимзи пера Дороти Л. Сэйерс мог, как я сейчас почти уверена, замучить своими остротами. Милейший Реджи Форчун по воле своего создателя Генри Кристофера Бейли то и дело приговаривал: «Голуба моя! Моя ж вы голуба!» А по ту сторону Атлантического океана действовал некий Фило Вэнс, изъяснявшийся на странном наречии, которое его автор, С. С. Ван Дайн, не постеснялся приписать оксфордскому Баллиол-колледжу.
Насмотревшись на этот паноптикум знаменитых эксцентриков, в тот дождливый день я сочла, что выгодным литературным приемом станет сравнительная обыкновенность моего героя: создам-ка я человека с биографией примерно как у одного из моих друзей-англичан и ярлыки причуд ему на лоб клеить не стану! (Теперь-то я понимаю, почему мои первые книги вообще не имели успеха.)
Мне хотелось, чтобы мой сыщик был профессиональным копом, немного нетипичным в некоторых отношениях: мужчина выгодной внешности и хорошего воспитания, с которым приятно поговорить и куда менее приятно не поладить.
Персонаж мой постепенно обретал плоть.
С самого начала я обнаружила, что довольно много о нем знаю. Ей-богу, я склонна думать, что, начни я писать не детективные романы, а серьезную литературу, мой сыщик все равно появился бы и проявил себя даже в иной обстановке.
Он был высок, худощав, небрежно элегантен и настолько требователен в вопросах чистоты, что окружающие порой диву давались, как это он выбрал профессию полицейского. Он был не лишен сочувствия. Он обладал своеобразным чувством юмора, глубоко страдал от недооценки, однако при всем своем нежелании лезть на первый план и доброжелательной манере общаться иногда представал грозной фигурой со значительными полномочиями. Что до его биографии, она у меня сложилась сразу: младший сын в семье из Бакингемшира, получил образование в Итоне. Старший брат, которого мой сыщик про себя считал недалеким, подвизался на дипломатическом поприще, а мать, которую он любил, обладала сильным характером.
Помню, как я была польщена, когда в начале карьеры моего сыщика один из литературных обозревателей назвал его «этот славный парень Аллейн», потому что так я его и представляла: приятный человек с незаметной на первый взгляд твердостью характера – исключительной твердостью, которая, как я надеялась, еще проявится. В прессе Аллейна в первые годы называли «красавчиком инспектором», что порождало у него чувство острой неловкости.
В дождливый день появления Аллейна на свет у меня мелькнула идея сюжета, отчего он ушел из дипкорпуса в полицию, но отчего-то этот рассказ так и не состоялся.