Не в добрый час встретилась юная дева, дочь василевса, со скромным овернским дворянином. Влажные девичьи руки обвили его шею, губы шептали «отец», она всем своим гибким телом приникла к нему. Вот только это нечаянное спасение навсегда лишало его возможности общаться с нею, как накануне вечером, не сводя с нее глаз. В ее взоре он подметил отблеск собственного взгляда, удовольствие и испуг. Сколько это длилось? Две, три секунды? Бесконечно? Он нежно поставил ее на ноги, она долго смотрела на него своими блестящими глазами, которыми любовались все, кто их видел, не в силах отвести взор от его лица, потемневшего от загара, под шапкой соломенных волос, от его широких плеч, свободных от доспехов, по которым стекала вода, на фоне голубого неба и голубого озера, затем потупила очи и почувствовала, как струятся по ее щекам слезы. А тут уж подоспела и Зоя, спешащая укрыть ее плащом.
Эбрар поклонился, вскочил на коня, с которым не расставался всю ночь, и унесся прочь. Больше они не виделись. Говорят, он приходил навестить Радомира, бродил с ним и богомилами вокруг Охридского озера, а затем нагнал дядю в Фессалонике — тот залечивал рану, полученную от печенега, византийского наемника, когда сбился с пути. И вот тут-то Эбрар Паган принес извинения и попросил дядю освободить его от службы и благословить. Он не чувствовал больше в себе мужества оставаться в рядах крестоносцев и двигаться с ними до Константинополя, Антиохии и Иерусалима. К тому же лишенная усмиряющего епископского слова паства уже устремилась на приступ городов и деревень Фракии под крики «Да здравствует Тулуза!», а 21 апреля 1097 года, на Страстную неделю, была уже под стенами Константинополя. Эбрар более не мыслил себя на этом поприще.
Поползли слухи о резне, свершаемой рыцарями на всем протяжении пути. Эбрару о бесчинствах солдат Сен-Жиля было известно больше, чем Радомиру, зато рыбак слышал о том, что кое-кто дрожал при одном упоминании имени графа Эмихо из Лейзингена, хваставшего тем, что якобы на его теле чудесным образом отпечатался крест; тот чинил расправу над иудеями — правда, далеко отсюда, в Спире, Вормсе, Праге, Волкмаре; в Майнце зарезал тысячу ни в чем не повинных людей, в Кёльне сжег синагогу — несчастные укрылись в ней, а архиепископ воспользовался этим, чтобы обратить их в иную веру, но главный раввин с ножом набросился на гостя… И все это за весну и начало лета 1096 года. Радомир с тайным удовольствием доносил обо всех этих ужасах Эбрару: «Простите, если я коверкаю названия ваших городов, но, видите ли, ваши крестоносцы…» Не мог Эбрар следовать за солдатами до Иерусалима, никак не мог, пусть его правильно поймут. Он покинул лагерь крестоносцев, и больше о нем не слыхали.
Измена племянника ослабила Адемара. Лишившись преданного близкого человека и сподвижника в этой толпе рыцарей, полных предрассудков, только и толкующих что о войне и наживе, епископ из Пюи недолго прожил, преждевременно унесенный то ли чумой, то ли столкновением со взбешенным воякой, вскоре после того, как в Антиохии было найдено Святое Копье.
Эбрар продолжал носить крест, под которым в его груди жила память о кратком прикосновении к телу лишившейся чувств принцессы. Обжигающий холод ласки, ζχθυς, анаграмма Христа, мистическая эмблема Спасителя. Он был навсегда потерян для своих. И никто из них с тех пор, если верить Себастьяну, его больше не видел.
Василий Богомил (продолжение «Романа об Анне»)
— А что же Анна? Ничего. Ни словечка никогда и никому. Одни Зоя и Радомир знали, но молчали, сохраняя все в полной тайне. Ее тело, внезапно проснувшееся и потянувшееся навстречу Эбрару в водах Охридского озера, навсегда уснуло. При том, что она выносила восемь детей, из которых выжили лишь четверо. Она больше не одевалась в белые холщовые или льняные рубашки, не купалась на природе, а облачилась в тяжелые, цвета крови парчовые одежды и отозвалась на призыв родителей вернуться в столицу. Было ясно: ее выдают замуж, причем немедля, прямо в день ее рождения 1 декабря — четырнадцатилетняя девушка ее положения не может больше ждать, особенно ежели Комниным необходимо заручиться поддержкой Вриенниев. Мы, победители, заключим мир с семьей побежденных, и потому ты предназначена Никифору, сыну Вриенния, полководца, это именно то, что требуется твоему отцу в данную минуту: так стоял вопрос. И речи не могло быть о том, чтобы воспротивиться, Боже упаси! И хотя Анна думала об Эбраре, она никому, даже самой себе, в этом не признавалась. Она выполнит свой долг — сперва выйдя замуж за того, кого нужно, затем создав историю царствования отца, которая останется на века, а прочее никого, кроме нее одной, не касается. Кем же был для нее Эбрар? Мужчиной, крестоносцем, посланником Христа или Аполлона? Тайна.