Модриян приподнял на цыпочки свое короткое тучное тело и почти закричал:
— Е-е-ернеюшка, смерть — это тебе не торговля!
— Да! — согласился Хотеец, который, выпрямившись, теменем касался поперечной балки. — Смерть — это тебе не торговля. Поэтому молчи и убирайся отсюда!
— Е-е-ернеюшка!..
— Хватит! Вон! — оборвал его Хотеец и указал костлявой рукой на дверь.
Модриян открыл рот, но не произнес ни слова; женщины расступились, они почувствовали, что ярость Хотейца дошла до предела, и дали Модрияну дорогу.
— Чего ты ждешь? — еле слышно прошептал Хотеец.
Модриян откатился к двери, там он остановился и еще раз подал голос:
— Е-е-ернеюшка, это будет на твоей совести!
— На моей! — подтвердил Хотеец. — Но спать я буду спокойнее, чем ты!
Модриян исчез в сенях. Хотеец собирался было вернуться к Матицу, и тут негромко запричитала Темникарица:
— Это я виновата!.. Я виновата… я послала его в деревню… Сказала, что его накормят в Лазнах… а палку выстругает на повороте к Лазнам…
Ее слова остановили Хотейца, он подошел к Темникарице и положил руку ей на плечо.
— Перестань, Анца! — сказал он сдержанно и вместе с тем повелительно. — Разве ты знала, что сегодня в деревню заявится эта чертова сволочь?
— Нет, не знала, — кивнула Темникарица и подняла на него заплаканные глаза.
— Значит, молчи! — снова скомандовал Хотеец. — Так ему было на роду написано.
— Так было на роду написано! — покорно вздохнула Темникарица и высморкалась в нижнюю юбку.
Накануне Хотейчев Матиц по своей привычке бросал камни, тешась силушкой, которая все еще не убывала в нем, хотя шло ему к пятидесяти. Занимался он этим почти всегда у Доминова обрыва, в получасе ходьбы от села, напротив одинокой усадьбы Темникара. Вот и вчера в летней полуденной тишине раздался его крик:
— Хо-ооо-хой!..
— Матиц! — завопили Темникаровы ребятишки и стремглав бросились из дому.
— Не подходите слишком близко! — закричала вслед мать, сбивавшая масло в сенях.
— Только до черешни! — пообещали ребятишки. Они промчались по саду и действительно остановились под черешней на откосе. Оттуда они хорошо видели Доминов обрыв, высокую скалу, которая отвесно поднималась из глубины реки ближе к тому берегу. На скале, широко расставив наги, возле груды камней, принесенных с песчаной отмели, стоял Матиц. Одни за другим он брал камни с земли, поднимал высоко над головой я с громким криком «Хо-ооо-хой!» кидал их в воду. Ребятишкл молча смотрели, как белые камни долго летели вдоль серой стены и потом с громким плеском падали в воду, откуда вздымались вверх, пенные брызги. Когда Матиц сбросил последний камень, ребятишки дружно закричали «Хо-ооо-хой?» и помчались к дому.
— Хо-ооо-хой! Он уже все сбросил? — доложили они. И принялись прыгать по сеням, изображая Матица, а мать пригрозила им:
— Вы у меня дождетесь! Погодите, чертенята, вот выстругает Матиц настоящую палку!..
— Хо-ооо-хой! Никогда он ее не выстругает! — радостным хором ответили ребятишки, которые знали историю о Матицевой палке.
— Выстругает! Выстругает! — качала головой Темникарица, процеживая пахту из маслобойки в десятилитровый горшок. — Вы не услышите и не увидите, как он придет. Матиц приходит нежданно-негаданно: сейчас его нет, а повернешься — он уже стоит посреди сеней и пьет молоко.
— Хо-ооо-хой, сегодня его не будет! — ответили ребятишки.
— Почему это не будет? Пить-то он захочет! Он всегда хочет пить. А молоко чует за километр.
Темникарица отнесла масло в погреб на холод, ребятишки побежали в кухню за ковшами, чтоб напиться пахтанья. И правда, когда они вернулись, посреди сеней стоял Матиц. Вначале они увидели его великанские ноги и широкие босые ступни; толстые большие пальцы торчали вверх, как два обточенных рога. Матиц действительно был великаном: головой он касался закопченного потолка. Обеими руками он держал десятилитровый горшок и пил с едва слышным приглушенным урчанием. Под мышкой у него была зажата белая палка.
— Матиц! — воскликнула Темникарица.
Матиц медленно и очень осторожно поставил горшок на ларь. Тыльной стороной руки вытер висячие усы, которые замочил в молоке. Потом склонил голову на плечо, поморгал огромными мутными глазами и низким голосом умоляюще пробормотал:
— Анца, я ведь только чуток попробовал.
— Попробовал! — Темникарица воздела руки к потолку. — Теперь можешь «пробовать» до дна. Все равно запакостил!
Матиц, упершись руками в колени, нагнулся и заглянул в горшок: в молоке расплывалась коричневая табачная слюна.