Испугался Садко, задрожал,
поняв, что перед ним сам царь Морской,
и, упав на колени, молвил:
“Смилуйся, царь-отец!
Я существо суши, я купец.
Торговал поэзией и прозой,
да товар не пользовался спросом.
Народ пошёл зело пресный,
читает только вывески и прессу.
А казна душит налогами.
Как тут было не закручиниться!?
Вот я и купил на последний рубль
бутыль зелена вина,
и, осушив её до дна,
пришёл туда, где много соли
и совершенно нет кина”.
“Это хорошо, – сказал Морской, –
что ты не любишь кино.
Кино – говно,
опиум для народа;
у него плебейская порода.
Пойдём, я познакомлю тебя с тоской”.
“А книги, царь, у тебя есть?
Дюже почитать захотелось”.
“Как же, как же!
Полное собрание декаданса…”
Между тем кальмар чернилами кидался,
намекая, что наступает ночь.
А быть может, он просто писал письмо маме?
Но нет:
письма по воде пишет только Нептун
своими державными вилами.
А кальмар-кошмар не полномочен.
У него одни щупальца,
он дитя ночи.
“Вот мои дочери!” – крикнул царь.
Испугался Садко, как бунтарь.
И как верный муж и отец
взял кинжал и отрезал себе…
Купец стал скопец.
Тут, собственно, и сказке холодец.
2003
Покос
Шёл январь и был покос.
Я твоих касался кос.
В поле белом очумелом
мы работали взасос.
От косьбы совсем косой,
от судьбы совсем босой,
по траве по белой лихо
я прошёлся с колбасой.
Ай, коса твоя остра!
Мы поймали осетра.
Я тобой, как веник, срезан.
Не косить уж мне с утра.
2003
Керосин
Керосиновый день догорал, как еретик.
Ликовала толпа, предвкушая корявые сны.
И на чёрный спектакль кто-то спрашивал белый билетик.
Кто ты, кто? Я не вижу. Твои очертанья скучны.
Мне бы только сонет провести за границу в карете,
провести бы таможню здорового крепкого смысла.
Слов игру за кордоном одни населяют лишь дети.
Пот катился с горы, потому что была она лысой.
Почему конура нам сказала: пора?
Почему на осине мать хохочет о сыне?
Почему снеговик убежал со двора
как сквозь землю весь твёрдый и синий?
Ликовала толпа, засыпая себя темнотою.
Приходил закадычный сосед, приносил хорошо.
Я проснулся и вижу: нас много, нас, может быть, двое,
полюбивших тоскою – Отчизны крутой ремешок.
Я проснулся и вижу, что нет никакого Парижу,
только месяца лыжа по чёрному снегу скользит.
Ты пришла ко мне в гости,
я обнял твои кости.
Почему так печально, родная, от тебя керосином разит?
Почему на душе простодушно?
Почему ковыляет ковыль?
Почему постаревшей подушке
не сносить ни одной головы?
Море ходит волнами, поскольку лазурного цвета.
Поле вовсе не ходит, поскольку ретиво лежит.
А планета летит, как кирпич затвердевшего ветра.
А поэт арлекином пьеро своего сторожит.
2003
Электричка. Я смотреть окно
Электричка. Я смотреть окно.
Мимо шло зелёное кино,
промельк молодого леса.
Я зеваль, скучая, как железо.
Пролетали и растения и дачи
и жучки и паучки.
Пролетарий, грядкой озадачен,
почесал затылок у реки.
Ехали со мною заодно
девушки, играя разговором.
А одна уснула нежным взором
и другое видела кино.
Я зеваль, желая хоть во сне
с нею познакомиться хотя бы
и скакать на розовом коне
по любви канавам и ухабам.
Но не шёл, не ехал сон ко мне.
Только огороды пролетали.
О, как все мы мимо пролетали
электричкой жизни в стороне.
2003
О, сколько нас метеоритов
О, сколько нас метеоритов
маленьких и болидов
душевнобольных славой
несётся к ней – к мамочке
и сгорает в её плотной атмосфере
Веришь?
Ты лава
ты шалава, мать огня
а мы осколки льда
но мы пришельцы космоса
и на наших запястьях сумерки
настроенные на безумие
2003
Смерть ветра
Ветер ранен в грудь навылет
пуля прошла на вы
а если б на ты, то попала бы в рот
Из него весь воздух вылит
которым солдаты обрадовано задышали на ночь
Вообще-то пуля шла мимо
никого не трогая
но она слепая
а ветер такой большой такой незримый
Вот и случилось
Его сердце больше не билось
Воздух стоял как мёртвый
Ветер лежал на боку
Солдаты смотрели твёрдо
думали о полку
кто теперь поведёт их в бой?
Он пал как рядовой, хоть был генералом