Оракул доплёлся до своей юрты и едва переступил порог, как чьи-то сильные руки схватили его и сжали горло.
— Это я, Берке! — прошипел прямо в ухо голос хана. — Стоит мне посильнее надавить, и твоё утиное горлышко хрустнет, как сухая ветка. Никто завтра не всплакнёт о твоей кончине. Хочешь умереть?
— Так не хочу...
— Ты высматривал мою душу? Отвечай!
— Да.
— Зачем?
— Я почуял опасную тревогу от тебя.
— Зачем тебе моя тревога?
Ахмат не ответил.
— Говори или умрёшь!
Берке так сжал его горло, что свет померк в глазах.
— Я хотел проверить свою догадку...
— И что ты нашёл в ней? Говори!
Сильные руки хана, как клещи, сдавили шею, и свет снова померк в глазах провидца.
— Голову Сартака, — прохрипел он.
Берке отпустил оракула. Ахмат захватал ртом воздух.
— Я бы тебя убил, не раздумывая, но мой колдун твердит, что ты и после смерти опасен, твой дух начнёт мстить. Зачем ты бегал к брату?
— Проведать его...
Звериные глазки хана опять налились яростью, и звездочёт тут же признался:
— Да, я хотел предупредить...
Берке ожёг провидца взглядом.
— Я буду молчать, — помедлив, прошептал прорицатель. — Клянусь!
— Я тебе не верю, пёс! Не верю.
Отто Раушенбах, старый лис Ордена, с острым носом, жёсткой рыжеватой щетиной вместо бороды и бугристой головой с редкими остатками седых волос на затылке и висках, разбудил Андреаса фон Фельфена в семь утра. Великий магистр, мучившийся бессонницей и сумевший сладко задремать к тому часу, готов был убить слугу, прервавшего его сон.
— Он сказал, что повесит меня, ваша светлость, если не подниму вас! — побледнев, пролепетал долговязый Иоаким.
— Ступай! Скажи, сейчас выйду.
Слуга исчез. Раушенбах уже давно точил зуб на барона Корфеля. Однако пойти в открытую атаку на него он отважился только тогда, когда тот купил старый замок под Любеком и перевёз туда жену Всеславу с тремя детьми. Юная русская распутница подарила тупоголовому барону трёх крепких розовощёких сыновей и сама расцвела как роза. Но не это более всего возмущало Отто. Корфель приехал в Ригу в рваных сапогах, а теперь приобрёл замок, щеголял в бархатном кафтане да хвастался, что купил карету и отборных лошадей для выездов. На скромное жалованье крестоносца не разбогатеешь. Откуда тогда свалилось богатство?
— Наверняка барон прибрал к рукам деньги Волквина! — убеждал Фельфена Раушенбах, но магистр лишь морщился в ответ: доказать сие было невозможно, а само разбирательство бросит тень на святость орденского рыцарства, которое и без того обвиняли в смертных грехах.
Потому он запретил Раушенбаху даже помышлять об этом.
— Если будут другие вины барона да твёрдые доказательства, приходи, — сказал он.
И старый лис затаился. Он стал следить за каждым шагом своего ворога да столь искусно, что тот не замечал слежки. В последние месяцы Корфель и впрямь растерял всю осторожность. Он перевёз в замок жену, детей и собирался уйти на покой. Великий магистр его не задерживал. Таинничая десять лет на Новгород, советник выгреб из русичей немало серебра и решил остановиться. Бережёного Бог бережёт. Последние деньги привёз псковский купчина. Барон купил у него для отвода глаз две уздечки, и тот скрытно передал ему кошель с деньгами. Но Раушенбах успел это заметить. Коробейника схватили, бросили на дыбу. Об этом Отто успел сообщить Фельфену, и, коли теперь будил его в столь ранний час, значит, открылись обстоятельства неожиданные.
Фон Фельфен прошёл в кабинет, где его поджидал Раушенбах. Старый лис тотчас поднялся.
— Купец признался, что передавал барону кошель с деньгами, — тотчас заговорил Отто, придвигаясь к магистру. — Деньги привезли из Новгорода, упросили купца передать, тот взял...
— Кто упросил, за что? — насторожился фон Фельфен.
— Вот и я хотел узнать, мы с помощником нажали на купчину, да тот не выдержал...
Раушенбах смутился, вытер ладонью мокрый рот. Когда он говорил, то исходил слюной.
— Что значит «не выдержал»?
— Умер... — вздохнул Отто.
«Тупой болван, идиот!» — обругал его в душе магистр.