— Никак, — задумчиво повторил князь, и перо замерло в руке писаря.
От молодого, с тихим ликом монаха, светлая бородка которого вилась, как куделька, и чей небесный взор струил особый благодатный свет, успокаивавший князя во дни тревог и сильных беспокойств, пахло варёным луком, которым тот лечился от мучивших его чирьев, и Всеволодович поморщился: ему с детства не нравился этот дух. Даже отец раньше удивлялся: не навёл ли кто порчу на второго сына, ибо варёным луком лечили многие недуги и ели его всегда в охотку.
— Далее отпиши, что всегда готов буду придти к нему на выручку, передай мои пожелания здоровья и счастья его великой княгине-матушке... как её?..
— Агриппина Ростиславовна, — напомнил писарь.
— Да, жене, сыну, братьям, сам знаешь!..
В горле у него вдруг запершило, князь отошёл к столу, налил себе воды, настоянной на лесной кислице. Мефодий дописал грамоту, взглянул на правителя.
— Читай вслух!
Монах прочитал. Георгий Всеволодович выслушал лживое послание, нахмурился, погрустнел. Ещё можно было его порвать и написать другое.
— Поставь печать!
Писарь взял княжескую печатку, поставил оттиск в конце грамоты, скрутил её в свиток, после чего поклонился князю, стараясь не смотреть на него.
— Ступай, пригласи гонца!
Мефодий двинулся к двери, но Всеволодович остановил его.
— Как ты думаешь, они одни одолеют ворога?
Монах застыл у порога, опустив голову. Он не смотрел на правителя, но всем своим скорбным видом давал понять, что судьба Юрия Игоревича предрешена.
— Что ты молчишь? — недовольно переспросил князь.
— Я знаю, что ты хочешь услышать, но не могу сие выговорить, — ответил монах.
«Философ луковый!» — зло подумал о писаре князь. Он сам не понимал, почему до сих пор держит предерзкого монаха у себя. Отец Мефодия, грек из Корсуня, служил ещё его отцу и обучил сына не только письму, но и разным учёным премудростям, даже астрологии, в которую, правда, Всеволодович не верил и считал все предсказания сатанинской наукой.
— Неужели столь грозная сила на нас движется?..
— Небывалая, ваша светлость, я уже рассказывал вам об этом диком племени и что звёзды нам ворожат...
— Пригласи гонца! — оборвал монаха правитель, услышав снова о дьявольской ворожбе.
Монах медленно склонил голову, так и не посмотрев на князя, и молча удалился.
Вошёл молодой рязанец с чёрным чубом и быстрыми яркими глазами. Он утирал губы, когда перешагивал порог, видно, только от стола оторвали.
— Попотчевали тебя, добрый молодец?
— Благодарствую, княже! — просиял гонец. — Как родного накормили.
— А мы и есть все вокруг родные. Одного русского корня, да и земля, на которой живём, родной стороной прозывается. Верно глаголю?
— А как же! Так оно и есть, ваша светлость! — поклонился дружинник.
— Вот и славно, — Всеволодович помолчал, подошёл к столу, взял свиток, покрутил его в руках. — Я очень бы хотел помочь Юрию Игоревичу, но у нас никак не получается... — Георгий тяжело вздохнул. — Передай мои дружеские уверения своему князю, и я надеюсь, что вы разобьёте ворога и без нашей помощи. С вами Бог и святая вера!
Едва толмачи вернулись, Батый мгновенно собрал темников и воевод в своей юрте, заявив, что сразу разгадал лисью уловку русского князя:
— Быть моим данником князь не согласится, а время ему нужно, чтобы собрать всех своих братьев да племянников в единый кулак. Потому предлагаю немедля выступить, пока русские не объединились, взять Рязань и сжечь её дотла, а всех жителей умертвить!
Он обвёл гордым взглядом своих полководцев. Часть из них согласно закивали головами. Один Субэдей сидел с мёртвым лицом, точно душа отсутствовала в его теле.
— Я не советовался со своим оракулом, сам догадавшись обо всём, но давайте спросим его: я прав, Ахмат? — проговорил хан.
— Ты прав, повелитель, — поднявшись, поклонился Ахмат. — Всё так и есть. «Об этом бы и ребёнок догадался», — усмехнулся в душе прорицатель.
— Вот! — торжествующе поднял свой короткий указующий перст внук Темучина.
«Всё же ум у него не дедовский, а отцовский: неспособный видеть далеко вперёд, вспыльчивый, скачущий и пугливый», — отметил про себя Ахмат, поглядывая на Субэдея, чьи мысли были отличны от Батыевых.
— Ну что, будем выступать? — вопросил хан, обратив свой взор на цепного пса Чингисхана.