По всей видимости, мое обаяние тронуло ее нежные чувства. Коричневая амазонка, которая ублажала сельских клиентов, пузатых и варикозных, помогая неповоротливым избавиться от бумажника, а застенчивым – от кальсон, похоже, говорит себе, что один головокружительный разок с очаровательным молодым человеком, который пишет свои любовные послания только на девственно чистой бумаге, был бы подарком судьбы.
И вот уже она своими угольными зрачками подает мне порзянкой сигналы, при этом суетится, чтобы продемонстрировать мне свои формы, противовес и антресоль, высоко посаженные на телескопической вилке. Но я не привык покупать любовь за бабки и в упор ее не вижу. Мое внимание больше привлекает гарсон, нет, эта макака, переодетая в обезьяну, не вызывает во мне извращенное влечение, просто я хотел бы порасспросить его с глазу на глаз, и меня не остановил бы ни конъюнктивит, ни начинающийся ячмень.
А дело все в том, должен вам сказать, пора пришла, что именно в Тобоггане малышка Грета занималась своим дерзким ремеслом танцовщицы, перед тем как использовать свой жар для более зажигательных целей.
Я спрашиваю себя, мог ли этот халдей с щербатым лицом ишачить в заведении в те времена, когда в нем служила Грета.
Я показываю ему пятерку, и он устремляется ко мне.
– Уважаемый, давно вы здесь подрабатываете? – спрашиваю я.
Его утомленные шнифты ядовиты пялятся на меня.
– А в чем дело?
– Просто интересно... Мне кажется, я вас знаю.
– А я уверен, что мы не знакомы.
– Потому что вы не такой физиономист, как я. Если мы познакомились не в Тобоггане, то значит, где-то в другом месте. Сколько лет вы жонглируете здесь посудой?
– Два месяца! Опять мимо.
– А вы бывали здесь раньше?
– Да, случалось.
Бармен заискивает передо мной. От беспокойства его мужественность бледнеет. Рот кривится... Я меняю тон.
– Вы не знавали пару лет тому назад одну милую блондинку, такую фрау, которую звали Грета из Гамбурга? Он пожимает плечами.
– Нет.
– Хозяин кабака здесь?
– Нет
– И вы не знаете, кто бы мог просветить меня по поводу этой девицы?
– Нет.
Он надменно добавляет:
– А в чем, собственно, дело?
– Дело в деле, – отвечаю я ему, чтобы не оставлять в со стоянии волнующей неопределенности.
Благодарный, я сую ему в лапу честно заработанные чаевые и иду к метрдотелю в мятом смоке. У этого пингвина низкий лоб, сломанный нос, а надбровные дуги создают впечатление, что он хмурится. Тяжелый случай, который может иметь только два объяснения: или в прошлом он занимался боксом, или отщелкал мордой ступеньки с третьего этажа Эйфелевой башни.
Я запросто хватаю его за крыло.
– Вы здесь всех знаете, дорогой мой?
Он мгновенно принимает неприступный вид человека, который, отсчитывая вам сдачу, закосил пять тысяч и не хочет об это слышать.
Я давлю на его нежные чувства, то есть сую в лапу задумчивую физиономию кардинала Ришелье26.
Он прячет ее с такой ловкостью, которая восхитила бы Луи XIII и особенно Анну Австрийскую.
Он не задает вопросов, не проявляет никакого любопытства, просто в обмен на мои десять франков протягивает мне чудесное оттопыренное ухо, которое, если только его украсить пикулями, было бы вполне съедобным.
– Вы не знали некую Грету, по прозвищу Гамбургская, она болталась здесь два или три года назад? Пингвин качает головой.
– Нет, мсье комиссар? – говорит он. Я в ауте. Надо же, выкупили.
– Вы меня знаете? – не могу сдержаться, чтобы не изречь, подчеркивая этим замечанием, что дальше распространяться не следует.
– Я брат графини!
Для меня это луч света. Графиня – прославленная хозяйка бистро на Монмартре, которая дала дубаря, потому что слишком трепала языком. Я часто заходил к ней до того прискорбного случая (она имела несчастье оказаться на пути человека, заряжавшего маузер).
– Ты Фи-фи-трепло?
– Точно!
– Заметь, что мой вопрос остается в силе...
– Я не знаю девушку, о которой идет речь, мсье комиссар. Я вышел из пансиона только в начале этого года. Вы прекрасно знаете, что я был в Пуасси!
– А! Ладно, извини...
Сегодня в этой конторе я погорел, как сухарь, верно мыслите. Фи-фи-трепло, который потерял свою сеструху во цвете лет, потому что у нее был слишком длинный язык, не расколется при виде моего удостоверения! Более того, он, видно, дал маяк своим коллегам, как только я вошел в Тобогган, что объясняет, почему бармен говорил со мной без энтузиазма.
– До свидания, Фи-фи, – нашептывал я. – Надеюсь, тебе понравится плескаться в чаевых.