Оправившись от изумления, коломенские дамы пришли в неописуемый восторг и засыпали Муравьева приглашениями на вечера, чаи и обеды. Большинство приглашений были им без смущения принято, и он начал прилежно наносить визиты во все заслуживающие внимания дома.
А через день в Коломну прибыл еще один столичный гость, которого Муравьев представил как своего ученика и последователя – Павла Александровича Струева. Павел Александрович был стройным восемнадцатилетним юношей с выправкой кадета и черными хмельными глазами грешника, которые вспыхивали фанатичным огнем каждый раз, когда тот смотрел на своего учителя. Стихи его были признаны весьма наивными по сравнению с поэзией Муравьева, но, в целом, милыми и не лишенными искры.
Муравьев же оправдал все лестные характеристики, которые приписывало ему столичное общество. Единственным недостатком его внешности можно было счесть малый рост. В остальном он казался безупречным – гладкая чистая кожа пышущего здоровьем человека, нос с небольшой аристократической горбинкой, аккуратные черные усы, задумчивые зеленые глаза – яркие как майская трава. Он обладал завидным чувством юмора и даром тонкой насмешки, с удовольствием бывал в самых разных компаниях, и никоим образом не подчеркивал своего особого положения. Словом, это был бы настоящий подарок для коломенского общества. Если бы не одно обстоятельство. А именно – участие во всем этом Аглаи Афанасьевны Рукавишниковой.
Аглая Афанасьевна, как можно угадать, была единственным человеком, которого не удивил приезд Муравьева. Более того, со дня его появления на коломенской пристани, она тоже выпорхнула из уединения и стала появляться в обществе с нескрываемым чувством удовлетворения и гордости. Рукавишникова хлопотала об устройстве литературного вечера, осмелившись возражать самой Олимпиаде Гавриловне.
– Представьте, эта особа предлагала поставить прямо в зале столы с закусками! – Аглая Афанасьевна драматично поднимала брови, беседуя с Феликсом Яновичем. – Дабы гости могли слушать стихи и жевать бутерброды с осетриной! Господи, как же вульгарно! Вечер Алексея Васильевича – это пир духа! Какие могут быть бутерброды?! Какая осетрина?!
Феликс Янович скромно молчал, слушая эти возмущенные излияния своего друга во время их прогулки по набережной Москвы-реки. Лично он не считал добрейшую Олимпиаду Гавриловну вульгарной: супруга головы просто очень хорошо знала местную публику, для которой бутерброды с осетриной всегда будут хорошим дополнением к пиру духа.
Аглая Афанасьевна могла справедливо торжествовать: неожиданно для всех она предстала не полубезумной девицей, которая ведет воображаемые беседы с известными литераторами, а деятельной и разумной натурой.
– Но как вы убедили господина Муравьева приехать? – начальник почты не удержался от вопроса.
Явление столичного поэта его впечатлило не меньше, чем других горожан. Феликс Янович уже столкнулся с Муравьевым лично в тот момент, когда передавал почту для госпожи Чусовой. Поэт вместе с наперсником Струевым как раз был в гостях у директора гимназии. Колбовского, несмотря на возражения, втянули в гостиную и представили Муравьеву. Тот сердечно улыбнулся и протянул руку начальнику почты.
– Вы делаете великое дело, господин Колбовский, – мягким баритоном почти пропел Муравьев. – Вы связываете наш разрозненный мир воедино! Сшиваете множество отдельных кусочков в одно полотно, где люди из разных частей могут, наконец, увидеть и узнать друг друга!
Феликс Янович невольно почувствовал себя польщенным. Он сам был высокого мнения о роли почты в жизни российской империи, да, пожалуй, и всего нынешнего мира, но еще никто со стороны не говорил ему об этом. К тому же – таким прекрасным слогом. Муравьев, безусловно, умел нравится людям.
Несмотря на столь приятное знакомство, приезд столичного поэта до сих пор казался Колбовскому странностью, совпадением, загадкой, которая мучила его чувствительный к мелочам ум. Начальник почты даже не удержался и поделился волнениями с добрым знакомым – судебным следователем Кутилиным.
– Да, полно, Феликс Янович, – добродушно сказал на это Кутилин. – Порой в этой жизни и не такое случается. Ну, подумаешь, знаменитость! Поэтишко! Уверен, все таланты современных писак сильно преувеличены.
Сам Петр Осипович не особо жаловал поэзию в отличие от своей супруги.
– О, нет, Муравьев, действительно, очень одарен! – взволнованно возразил Феликс Янович.