я не мог понять, смеется ли она надо мной или, может, чему-то умиляется, или ей просто хотелось приободрить меня, разбавив разговор улыбкой. Это выглядело так странно, что я не мог отвести взгляда от ее лица, пообещав себе разгадать значение этой улыбки, но девушка заметила мой продолжительный взгляд, мне стало неловко, и я опустил глаза, в очередной раз залившись краской. - Знаешь, мне до сих пор непонятен тот факт, что мы можем разговаривать друг с другом, - вдруг сказала девушка, проигнорировав мой вопрос. - Я ведь не могу разговаривать с людьми в обычных условиях. Так почему же мы общаемся? Ее слова ввели меня в ступор. Я не совсем понимал, что она имеет в виду, и более того, я не понимал, какой ответ она хочет услышать от меня. Я смотрел на нее и ощущал себя дураком. Нужно было спросить, что значат эти ее слова, но я слишком долго собирался с силами. Прошло минуты две нашего молчания, и я решил, что подходящий момент для вопроса или какого-то ответа уже упущен, поэтому медленно опустил глаза и продолжил молчать. Между тем девушка тихо-тихо вздохнула, грациозно обогнула меня, а затем остановилась и произнесла: - Я знаю все обо всех. В том числе кое-что о тебе. Но ты не знаешь совершенно ничего о том, что представляю из себя я. С этими словами она скрылась за мной, а когда я через несколько секунд обернулся, то увидел лишь пустое место без намека на чье-либо присутствие. Я очень странно чувствовал себя после этого разговора, будто эта девушка впитала в себя все мои силы, и я был готов вот-вот потерять сознание. Все ее слова одновременно звучали в моей голове, создавая такой шум, от которого в висках застучало, а во лбу появилась нестерпимая боль. Понятно было только одно: чтобы переварить всю полученную информацию, надо хорошенько выспаться. Через полчаса я уже стоял на пороге дома и искал в рюкзаке ключи. Наконец отыскав их в боковом кармане, я вставил их в дверной замок, повернул и понял, что дверь уже открыта. Вынув ключ, я схватился за ручку и, сделав небольшой проем, проскользнул внутрь дома. Только я закрыл дверь, сбросил с себя рюкзак и куртку, как услышал звук шагов, медленно обернулся и увидел маму. Она остановилась в паре метров от меня, сжав губы и сложив руки на животе. - Ты сегодня рано, - хрипло произнес я и тут же откашлялся. Мама кивнула, и меня охватил приступ тревоги, выжатый из всех оставшихся сил. Я знал, что мама никогда не возвращается домой рано просто так: обязательно была причина и причем довольно серьезная. Мама очень ответственно относится к своей работе, поэтому я вижу ее только по вечерам, а нередко не вижу вообще, потому что она может задержаться до самой поздней ночи. Единственное время, которое мы можем провести вместе - это месяц отпуска, который бывает раз в году, но даже в эти несколько недель находится пара дней, когда мама погружена в работу. Поэтому каждый раз, когда я вижу маму в рабочее время дома, я настораживаюсь, ожидая плохих новостей, ведь только они и вынуждают ее сорваться с рабочего места. - Что-то случилось? - спросил я, предугадывая положительный ответ и оттого напрягшись. Мама сжала губы еще сильнее, так что они исчезли с ее лица, превратившись в тонкую полоску. Медленными, но большими шагами шагами она стала приближаться ко мне и, остановившись в нескольких сантиметрах, со вздохом положила руку мне на плечо, принявшись поглаживать его. Она постаралась улыбнуться, но улыбка получилась такой натянутой и печальной, что не продержалась на лице дольше секунду. Было видно, что мама чем-то очень встревоженна, что новости действительно плохие, и она очень хотела сделать все, чтобы я перенес их как можно легче. Тем не менее, все во мне забило еще большую тревогу, и я чувствовал, будто вот-вот упаду без сил на пол. - Мне нужно кое-что тебе сказать, - произнесла мама, продолжая нежно поглаживать мое плечо. Едва высказав эти пять слов, она закусила нижнюю губу и стала быстро моргать. Таким образом она старалась сдерживать слезы, и, увидев эти жесты, я почувствовал себя еще хуже. Я смотрел ей в лицо и ждал объявления новости, а она опустила глаза, продолжая с большой скоростью взмахивать ресницами. Наконец она посмотрела на меня своими большими синими глазами, которые уже блестели от слез, и, сглотнув, сказала максимально спокойно: - Звонила миссис Флорес. Мэй долго болела, у нее был рак тяжелой формы, и миссис Флорес... когда она зашла к ней в комнату вчера днем, она... - мама схватилась за лоб, подняла голову, чтобы выступившие слезы закатились обратно, а затем, медленно выдохнув, попыталась продолжить. - Она увидела, что Мэй мертва. Милтон, я... я... мне очень жаль, но... Мама остановилась и посмотрела на меня. По ее щекам текли слезы, два прозрачных ручейка, но они тут же остановились, когда она увидела мое лицо. Я не знал, как я себя чувствовал; я вообще не чувствовал себя живым человеком, но, видимо, выглядел я и того хуже, потому что мама тут же бросилась ко мне и крепко обняла. Она обнимала меня, но чуть ли не каждые две секунды отстранялась, гладила меня по щеке, что-то говорила, а затем снова обнимала. Но я не понимал происходящего. Мое сознание отключилось на словах "Мэй мертва", и я больше ничего не слышал и не видел. Голос мамы доносился будто издалека, его перекрывал какой-то странный звон. Ноги стали подкашиваться, но мама держала меня достаточно крепко, чтобы не упасть. Она повела меня в гостиную, усадила на диван и, убедившись, что я сижу твердо, никуда не заваливаясь, куда-то отошла, что-то при этом произнося. В голове крутились одни и те же слова: "Мэй мертва", и я наконец-то начал понимать их смысл, но от этого легче не стало. Мне захотелось плакать, плакать так сильно, чтобы в итоге и самому умереть от горя, но слезы не шли из глаз. Я сидел и смотрел в одну точку, а все мысли были заняты только Мэй. Я вспоминал ее образ, большое родимое пятно на переносице и солнечные карие глаза, вспоминал наше детство и наше первое знакомство. Передо мною будто пронеслась вся жизнь, и от осознания того, что наша с Мэй история дружбы окончена, ранило мое сердце так сильно, что мне стало в сто раз больнее. Мама вернулась со стаканом воды и пузырьком с каким-то лекарством, заставила меня его выпить, и я, не сопротивляясь, полностью осушил стакан. Поставив его на журнальный столик, мама присела рядом и, схватив мою руку, стала успокаивающе ее гладить. - Все будет хорошо, - твердила она, всячески окружая меня лаской. - Обещаю, мы с тобой справимся, переживем это, и все будет хорошо. Мои мысли о Мэй внезапно прервал образ бледной девушки, с которой мне сегодня пришлось говорить. От одного воспоминания о ней повеяло холодом, но вспомнил я не столько ее странный вид, сколько слова, которые она произнесла, как только мы начали разговор: "Сегодня ты придешь домой и услышишь от матери новость, которая тебя потрясет." Эти слова сейчас заставили меня бояться ее. Она сказала, что знает все, так кто же знает, насколько опасной она может оказаться? Что если она следит за мной, следит за мамой, следила за Мэй? Только я отвлекся от своего горя, как на ум пришли другие ее слова: "Вам обоим будет больно", и словно по волшебству вся прежняя боль вернулась в утроенной размере. Я посмотрел в обеспокоенное лицо мамы и внезапно зарыдал, выливая свой внутренний океан страданий наружу. Я провел в объятиях матери остаток дня и весь вечер, громко плача у нее на груди, пока наконец не исчерпал запас своих сил и не уснул прямо в ее руках.