нутреннем мире; я мог выдумать его сам, поэтому доказать ее реальность тем, что внутри нее горит неугасающий огонь искренности, стремлений и любви ко всему окружающему, я, к сожалению, не мог. Дело было в том, что до сих пор ее не видел никто, кроме меня самого. Она говорила, эту способность обретают только умирающие, так, может, я действительно умираю - не физически, но психически. Быть может, Смерть, являющаяся ко мне ежедневно - признак скорого сумасшествия, разрушения моей жизни и медленного уничтожения моей личности? Быть может, именно из-за этого она втирается ко мне в доверие? Тревога охватила меня полностью. Внезапно я почувствовал холод и дрожь по всему телу, но был не в силах унять ее. Все из-за того, что, как бы я ни старался, полностью заглушить тот самый тонкий голос зародившейся во мне любви не могли даже самые мощные аргументы против Дейзи. Он мог быть похоронен заживо в толще сомнений и подозрений, мог затихнуть почти до шепота, но он был слышен, он сопротивлялся, протестовал, и, казалось, теперь, когда я был убежден в том, что со мной что-то не так, я слышал его даже отчетливее, и такой болью отзывался этот голос в моем сердце, что я съеживался, обхватывал себя руками, зажмуривал глаза и пытался изо всех сил не расплакаться, притупить эти страдания и беспощадно задушить в себе какие-либо мысли о любви. После долгой ночи размышлений я дал себе обещание сократить общение с Дейзи до минимума. "Если я прекращу обращать на нее внимание, - думал я, - она сама потеряет ко мне интерес, и вот тогда я наконец-то одержу победу над этим противным голосом, уничтожу его, а про нее скоро совсем забуду." Принять это решение было несложно - сложно было его исполнить. На следующий день я снова видел Дейзи. Она несколько раз промелькнула в толпе, улыбалась и махала рукой, но я сохранял безразличное выражение лица и только отворачивался. Каждая такая наша маленькая встреча была огромным ударом по сердцу. Я чувствовал, как оно глухо ударялось о грудную клетку и стремительно летело вниз, но старался не показывать этого и не признаваться даже себе, что мне больно от собственного равнодушия. После занятий я уверенно шагал домой, когда меня окликнул знакомый голос, самый волшебный голос в моей жизни, от которого я сейчас стремился избавиться. Сделав вид, что ничего не услышал, я прошел мимо и вышел со школьного двора. Однако Дейзи так просто сдаваться не собиралась: несмотря на бесшумность ее шагов, я знал, что она идет за мной. - Милтон, пожалуйста, подожди, - кричала девушка, ловко огибая проходящих мимо людей. Я шел, не оборачиваясь, и с каждой секундой ускорялся, чтобы побыстрее оказаться в метро и больше ее не видеть, по крайней мере, сегодня. Одновременно я боролся с сердечной болью и волной слез, подступавшей к глазам, и оттого совсем не смотрел под ноги. Вдруг передо мной выросла белая тонкая фигура, и я, испугавшись, отпрянул назад. - Пожалуйста, выслушай меня, - просила Дейзи. - Или хотя бы просто скажи, почему ты меня избегаешь. Мне нужно знать, что все это значит. - Я не в настроении общаться, - пробормотал я, даже не посмотрев на нее, и тут же рванул вперед. Преследование прекратилось, девушка молча стояла на прежнем месте и смотрела мне вслед. Я же шел быстрыми шагами и даже не видел дороги: глаза застелила пелена слез, и я стал чаще моргать, усердно смахивая капли с ресниц. Так проходила неделя, две, но боль вместо того, чтобы утихнуть, только обострилась. Я не мог забыть Дейзи, не мог смириться с ее полуотсутствием в моей жизни. Мне не хватало наших долгих и таких теплых разговоров, и я чувствовал себя таким одиноким, словно от меня отвернулся весь мир. После нескольких попыток поговорить Дейзи отошла в сторону и перестала навязываться, но все же каждый день появлялась в школе и смотрела на меня, как в самые первые дни, когда мы только увидели друг друга. Ее глаза вновь ничего не выражали, они застыли, покрывшись льдом бездушия и душевной пустоты, но я старался вовсе на заглядывать в них. Я понимал, что делаю ей больно, что страдаю от этого не только я, но тут же разум взывал к здравому смыслу и убеждал меня, что она - просто моя галлюцинация, у которой на самом деле нет чувств. Однако меня это ни капли не успокаивало. Мучения, которые я тщательно скрывал в самой потайной части моего сердца, все копились, копились и были готовы вот-вот взорваться. Так и вышло. Ночью я сидел на краю кровати и рассеянным взглядом сверлил стену напротив, думая обо всем и одновременно ни о чем. "Что я с собой делаю? - размышлял я, даже не думая ложиться спать. - Я разрушаю сам себя. Я убиваю себя, игнорируя ее. Даже если я сумасшедший (а теперь я однозначно сумасшедший), лучше бы я безболезненно потерял рассудок, чем потерял бы ее, страдая днями и ночами." Тихо вздохнув, я тут же выгнал эту мысль из головы. Сзади подул легкий ветерок. Несколько секунд шторы летали около окна, а затем успокоились и смирно повисли у стены, как прежде. Я знал, что это не просто ветер. Я понимал, что сейчас она стоит у меня за спиной, смотрит на меня и собирается что-то сказать, но я не испугался ее внезапному появлению и не оборачивался, будто я вовсе ее не заметил. - Я знаю, что ты почувствовал мое присутствие, - произнесла она негромко, но отчетливо. - И мы оба знаем, что нам нужно поговорить. Пожалуйста, давай сделаем это сейчас. Я по-прежнему сидел и смотрел в точку перед собой. Мне не хотелось ее видеть, не хотелось и говорить, и я, как ребенок, сидел на краю кровати и думал, что если притворяться, будто ничего не замечаешь, то все исчезнет. - Пожалуйста, Милтон, - умоляя, произнесла Дейзи. - Нам надо во всем разобраться. Я не могу больше притворяться, что никогда не была знакома с тобой. Не могу, слышишь? Я просто хочу знать причину. Я не понимаю, что я сделала не так. Но я молчал. Сердце страшно страдало и рыдало от боли, и мне тоже хотелось заплакать. С каждой секундой я отчетливее чувствовал ком в горле, чувствовал поток слез, бегущий к глазам и готовый в любой момент вырваться наружу. Совесть мучила меня. Я знал, что ей сейчас больно, я знал, что должен ответить, сказать хоть что-нибудь, но не мог. Все мои силы были направлены на борьбу с надвигающимися слезами, во рту пересохло, и я, даже если захотел бы, не смог бы выговорить и слова. Краем глаза я заметил подол ее длинного белого платья, подхватываемый ветром и разлетавшийся полупрозрачной тканью по комнате. От нее (а может, от луны, освещавшей спальню через открытое окно) исходило какое-то бледное сияние, но я не стал долго смотреть и закрыл глаза руками. - Милтон, - все пыталась она меня дозваться, - Милтон, мы оба понимаем: что-то происходит, и это что-то очень странное. И я сейчас не про эту нашу разлуку. Она замолчала, а затем набрала полную грудь воздуха и продолжила: - Мне кажется... Мне кажется я тебя люблю. И я была уверена, что это взаимно, я хотела признаться, но ты вдруг изменился, стал меня избегать. И мне стало больно. Ты, может, думаешь, что раз я не живая, то и чувств у меня нет? Как бы не так. Я умею чувствовать, кое в чем я все же человечна. Но до тебя я никогда - клянусь тебе, никогда - не испытывала любви. Мне было радостно, мне было грустно, мне было скучно и весело, но, что значит любовь, я знала только по фильмам, книгам и рассказам других. Ты подарил мне это чувство, благодаря тебе я узнала, что тоже могу любить, но ты же подарил мне и боль. - Ее голос вдруг стал таким жалобным, плачущим, что мое сердце сжалось еще сильнее. Мне даже пришлось согнуться чуть ли не пополам, чтобы выдержать это. - Я видела, как умирают люди. Люди умирали тысячами, миллионами, миллиардами на моих руках. Мое призрачное сердце наполнялось все новой печалью каждый день, но никогда я не страдала при виде умирающих стариков и даже детей, как страдаю сейчас. Она замолчала и сделала еще пару вдохов. Я крепко держался рукой за грудь, боясь, что сердце вот-вот разорвется на части. Никогда мне не было так больно, как в этот момент, когда она, такая светлая и искренняя, этот милый, невинный Ангел Смерти, стояла за моей спиной и изливала мне всю душу, а я, как последняя тварь, сидел, и молчал, и даже повернулся, хотя бы из уважения к этой бедной девушке. Сердце сжималось все сильнее и сильнее, и скоро я заметил, что мне становится трудно дышать. - Я не способна плакать, - продолжала Дейзи уже ровным, спокойным голосом. - На этом лице ты никогда не увидишь слез, даже крошечного следа от них. Но знай, что внутри меня сейчас бушует целый океан, и оттого больнее, что этот океан не может вырваться наружу. С этими словами она будто всхлипнула, и в комнату снова ворвался прохладный поток воздуха. Я резко обернулся и, не увидев позади никого, упал лицом на середину кровати и дал волю слезам. Они бурным потоком текли из моих глаз по щекам, впитывались в мягкий плед, образуя мокрые следы. Казалось, будто мои всхлипывания были слышны на весь мир; из моей груди вырвалась вся та сердечная боль, которая скопились во время присутствия Дейзи, и сейчас она кричала, кричала так громко, что на ее звук прибежала испуганная мама. Она бросилась ко мне, а я не мог и пошевелиться, не мог сказать и слова, потому что мой рот, мои глаза, все мое лицо и тело сейчас не принадлежали мне - они принадлежали сердцу, а оно молчало и только тонуло в слезах.