асшедший (а теперь я однозначно сумасшедший), лучше бы я безболезненно потерял рассудок, чем потерял бы ее, страдая днями и ночами." Тихо вздохнув, я тут же выгнал эту мысль из головы. Сзади подул легкий ветерок. Несколько секунд шторы летали около окна, а затем успокоились и смирно повисли у стены, как прежде. Я знал, что это не просто ветер. Я понимал, что сейчас она стоит у меня за спиной, смотрит на меня и собирается что-то сказать, но я не испугался ее внезапному появлению и не оборачивался, будто я вовсе ее не заметил. - Я знаю, что ты почувствовал мое присутствие, - произнесла она негромко, но отчетливо. - И мы оба знаем, что нам нужно поговорить. Пожалуйста, давай сделаем это сейчас. Я по-прежнему сидел и смотрел в точку перед собой. Мне не хотелось ее видеть, не хотелось и говорить, и я, как ребенок, сидел на краю кровати и думал, что если притворяться, будто ничего не замечаешь, то все исчезнет. - Пожалуйста, Милтон, - умоляя, произнесла Дейзи. - Нам надо во всем разобраться. Я не могу больше притворяться, что никогда не была знакома с тобой. Не могу, слышишь? Я просто хочу знать причину. Я не понимаю, что я сделала не так. Но я молчал. Сердце страшно страдало и рыдало от боли, и мне тоже хотелось заплакать. С каждой секундой я отчетливее чувствовал ком в горле, чувствовал поток слез, бегущий к глазам и готовый в любой момент вырваться наружу. Совесть мучила меня. Я знал, что ей сейчас больно, я знал, что должен ответить, сказать хоть что-нибудь, но не мог. Все мои силы были направлены на борьбу с надвигающимися слезами, во рту пересохло, и я, даже если захотел бы, не смог бы выговорить и слова. Краем глаза я заметил подол ее длинного белого платья, подхватываемый ветром и разлетавшийся полупрозрачной тканью по комнате. От нее (а может, от луны, освещавшей спальню через открытое окно) исходило какое-то бледное сияние, но я не стал долго смотреть и закрыл глаза руками. - Милтон, - все пыталась она меня дозваться, - Милтон, мы оба понимаем: что-то происходит, и это что-то очень странное. И я сейчас не про эту нашу разлуку. Она замолчала, а затем набрала полную грудь воздуха и продолжила: - Мне кажется... Мне кажется я тебя люблю. И я была уверена, что это взаимно, я хотела признаться, но ты вдруг изменился, стал меня избегать. И мне стало больно. Ты, может, думаешь, что раз я не живая, то и чувств у меня нет? Как бы не так. Я умею чувствовать, кое в чем я все же человечна. Но до тебя я никогда - клянусь тебе, никогда - не испытывала любви. Мне было радостно, мне было грустно, мне было скучно и весело, но, что значит любовь, я знала только по фильмам, книгам и рассказам других. Ты подарил мне это чувство, благодаря тебе я узнала, что тоже могу любить, но ты же подарил мне и боль. - Ее голос вдруг стал таким жалобным, плачущим, что мое сердце сжалось еще сильнее. Мне даже пришлось согнуться чуть ли не пополам, чтобы выдержать это. - Я видела, как умирают люди. Люди умирали тысячами, миллионами, миллиардами на моих руках. Мое призрачное сердце наполнялось все новой печалью каждый день, но никогда я не страдала при виде умирающих стариков и даже детей, как страдаю сейчас. Она замолчала и сделала еще пару вдохов. Я крепко держался рукой за грудь, боясь, что сердце вот-вот разорвется на части. Никогда мне не было так больно, как в этот момент, когда она, такая светлая и искренняя, этот милый, невинный Ангел Смерти, стояла за моей спиной и изливала мне всю душу, а я, как последняя тварь, сидел, и молчал, и даже повернулся, хотя бы из уважения к этой бедной девушке. Сердце сжималось все сильнее и сильнее, и скоро я заметил, что мне становится трудно дышать. - Я не способна плакать, - продолжала Дейзи уже ровным, спокойным голосом. - На этом лице ты никогда не увидишь слез, даже крошечного следа от них. Но знай, что внутри меня сейчас бушует целый океан, и оттого больнее, что этот океан не может вырваться наружу. С этими словами она будто всхлипнула, и в комнату снова ворвался прохладный поток воздуха. Я резко обернулся и, не увидев позади никого, упал лицом на середину кровати и дал волю слезам. Они бурным потоком текли из моих глаз по щекам, впитывались в мягкий плед, образуя мокрые следы. Казалось, будто мои всхлипывания были слышны на весь мир; из моей груди вырвалась вся та сердечная боль, которая скопились во время присутствия Дейзи, и сейчас она кричала, кричала так громко, что на ее звук прибежала испуганная мама. Она бросилась ко мне, а я не мог и пошевелиться, не мог сказать и слова, потому что мой рот, мои глаза, все мое лицо и тело сейчас не принадлежали мне - они принадлежали сердцу, а оно молчало и только тонуло в слезах. Мама подняла меня с постели и, усадив, как я сидел прежде, попыталась выбить у меня причину слез. Не получив в ответ ничего внятного, она только крепко обняла меня, погладила по голове и по руке, а затем напоила успокоительным, чему я был не в силах сопротивляться. Через десять минут я уже лежал под одеялом и тихонечко выл от еще не утихшей боли, а после и вовсе сумел заснуть. Следующие два дня прошли смутно, я почти ничего не помнил о них. Я словно находился в вакууме; все происходящее казалось таким далеким и приглушенным. Даже чувства, еще недавно разрывавшие меня изнутри, притупились, будто вокруг построили огромную стену, ограждающую от различных ощущений, но позволяющую, тем не менее, слышать их, знать об их существовании. В эти два дня я окончательно потерял рассудок, возможность разумно мыслить, и решил, что моя жизнь больше не имеет смысла.