Выбор
"Быть или не быть?" Этот старинный гамлетовский вопрос мучил меня последнюю неделю. Мне никогда не приходили мысли о собственной смерти, тем более, так часто. Может, это из-за того, что у меня всегда был человек, который, словно крепкая каменная стена, мог защитить от страшных мыслей и не дать им даже шанса заползти в мою голову. Но сейчас мне приходилось справляться со всем в одиночку. Не было никого, кто мог сесть рядом, положить руку на плечо и сказать: "Я рядом, тебе не о чем волноваться." Несмотря на свое обещание рассказывать маме обо всех событиях в моей жизни, я не говорил ей о том, что происходит внутри меня, и притворялся, будто все замечательно. Мне просто не хотелось рассказывать ей о Дейзи. Когда мама застукала меня за разговорами с ней несколько дней назад, она была сильно обеспокоена и много плакала, хотя и пыталась скрыть это. Мне стало жаль ее; я не хотел, чтобы она снова волновалась из-за меня, не хотел стать преградой на ее пути к счастливой жизни, и пообещал себе не рассказывать маме об этой истории, даже в крайнем случае. Пусть лучше я буду страдать в одиночестве, чем повлеку ее за собой. Таким образом, я копил все в себе и очень часто рыдал ночами. Иногда слез вытекало так много, что подушка не успевала высохнуть к утру, и я просыпался, чувствуя под головой чуть влажную ткань. С Дейзи я так и не разговаривал. После своей исповеди в моей спальне она появилась в школе всего дважды и оба раза только на минуту или две. Девушка смотрела на меня холодными серыми глазами, а затем, словно по волшебству, исчезала, растворялась в воздухе. Днем я сохранял безразличное лицо, ни один мускул на нем не мог выдать того, что творилось внутри, но приходила ночь, и я впадал в безумие: обливался слезами, звал Дейзи, проклинал себя за то, что отверг ее, потом проклинал себя за то, что снова звал ее, и яростно колотил бедную подушку. Мне хотелось умереть, но больше не чувствовать этого кошмара, который с каждый днем только возрастал. Припадок боли длился около часа, после чего я без сил падал в кровать и засыпал. Поспать мне удавалось максимум четыре часа. Вскоре я потерял способность плакать, и равнодушие стало единственной эмоцией на моем лице. Даже если внутри меня взрывались тысячи мелких бомб, а тело стонало от многочисленных ранений, глаза и щеки оставались сухими. Теперь, если я страдал, то страдал без возможности выплеснуть чувства наружу, но я так устал от ночных рыданий в подушку, что даже был рад наконец прекратить их. "Это бесполезно, - убеждал я себя. - Даже если я буду лить слезы двадцать четыре часа в сутки, как это мне поможет? Никак. Мне по-прежнему будет плохо, я все так же буду мучить себя. Это просто лишняя трата сил и времени." Я не понимал, что со мной происходит и как до этого вообще могло дойти, но прошло немного времени, и в моей голове начинали роиться мысли о смерти. Я представлял себе мир без меня. Это был самый обычный мир, такой, каким я вижу его сейчас. Только в школе стало на одного ученика меньше. Эта комната опустела, а, может, просто впустила нового жильца, но уже не меня, кого-то другого. На одного человека меньше теперь спешит ранним утром к станции метро. Но разве это так много значит? Разве кто-то пожалеет о том, что в классе освободилось место за партой, что по городскому асфальту не пройдет привычная пара ног? Что важного потеряет мир, если меня в нем не станет? Размышляя об этом, я пришел к выводу, что абсолютно ничего не значу. Тогда что меня здесь удерживает? Мэй больше нет, и это, скорее, похоже на аргумент против дальнейшей жизни, а не наоборот. Дейзи, любовь к ней? Но ведь она сама и есть Смерть. Если я умру, разве это не означает, что у нас появится шанс быть вместе целую вечность и при этом не только говорить, но и касаться друг друга, ощущать тепло объятий и даже страсть поцелуев, если она все еще любит меня. "Вот я и нашел выход, - внезапно подумал я. - Если Дейзи и вправду существует, то конец моей жизни может положить начало нашей любви, а если нет... Если нет, то что мне терять? Хуже от этого точно не будет." Будь я в адекватном состоянии, назвал бы все эти мысли вздором и быстро выгнал из своей головы, но сейчас я уже не чувствовал, что способен управлять собой, своим телом, мыслями и действиями. Идея о самоубийстве охватила меня полностью, но я не чувствовал ничего по этому поводу, кроме как желания поскорее успокоиться и забыть о том, что значит чувствовать. Я даже не мог сопротивляться и остановить поток мрачных мыслей в голове, который уже выдвигал варианты и составлял план моей собственной смерти. Это случилось на следующий день, поздней ночью. Словно находясь под гипнозом неразумного внутреннего голоса, я отыскал хорошо заточенное лезвие и, сидя на краю кровати, стал легко, едва прикасаясь к коже, водить по запястью. Я рассеянно пялился куда-то вдаль и ни о чем не думал. Нажать на лезвие сильнее и резко провести им по синим полосам, вьющимся под самой ладонью, у меня не получалось. То ли не хватало смелости, то ли мне хотелось насладиться последними минутами своего существования, но ранить себя я не мог. "Что скажет мама, когда увидит меня мертвым? - вдруг пришло мне в голову, и я осознал, что именно мама - тот человек, ради которого я хотел бы остаться в этом мире, лишь бы только не видеть грусть в ее глазах. - Будет ли она причитать, винить себя в случившемся или просто вздохнет от облегчения, что еще один сумасшедший ушел из ее жизни? Нет, она не станет говорить. Я уверен, она заплачет. Она будет долго-долго плакать, но когда-нибудь все равно смирится. Может, всего через час, а, может, только через двадцать лет." Я вздохнул и посмотрел на лезвие в руке. "Прости меня, мама, за это, - мысленно извинялся я перед ней. - Я очень тебя люблю, но мне слишком сложно терпеть это все. Надеюсь, когда-нибудь у тебя все образуется." Зажмурив глаза, я чуть сильнее надавил острым краем лезвия на тонкую кожу запястья, но внезапно ощутил, как по спине пробежала волна холода. Я вспомнил это ощущение и знал, что виноват в нем вовсе не обычный ветер. Это была она, Смерть, та, которую я так ждал. Я чувствовал, что она стоит прямо за мной и смотрит своими пустыми глазами. - Ты говорила, что у меня будет долгая жизнь, - вполголоса усмехнулся я, не оглядываясь назад. - Нет, ты не знала, когда я умру. Ты ошиблась. Дейзи не отвечала и не двигалась с места. Только через несколько секунд она еле слышно вздохнула и глухо проговорила: - Что ты творишь, Милтон? - Разве не видно? - саркастически спросил я. - Пытаюсь спастись. - Спастись? - переспросила девушка. - От чего ты хочешь спастись? - От этой жизни, - ответил я, все еще не отрывая глаз от острой железки в руках. - Мне надоело. Я не могу жить в мире, где совершенно ничего не значу, где нет ни одного человека, который бы мог сказать, что я ему нужен. Которому я бы мог сказать, что он мне нужен. Ради чего мне тогда оставаться здесь? Ради кого? В комнате воцарилось молчание, нарушаемое только завываниями ветра за окном. Никто из нас не торопился говорить, но мы оба знали: говорить нужно. Не просто потому, что мы давно не разговаривали и хотели это исправить - этот разговор мог либо спасти, либо окончательно уничтожить жизнь. - Знаешь, - наконец произнесла Дейзи, - один очень хороший человек как-то сказал мне: "Может быть, ты не чувствуешь свою значимость в этом мире, но это не означает, что ее нет на самом деле." Правда прекрасные слова? Я поверила им, и они помогли мне, когда я нуждалась в поддержке. Я подумала, что начала жить - именно жить, а не существовать, как прежде -, я заново научилась чувствовать, получила много новых впечатлений, и это все благодаря одному человеку, который не отверг меня и попытался понять. Но знаешь что? Сейчас я смотрю на него и вижу, что он противоречит сам себе. - Она ненадолго замолчала, а я почувствовал смущение, понимая, к чему она клонит. - Милтон, это твои слова. И я пришла сюда напомнить их тебе. Ты не никто, и ты нужен не только мне, но и множеству других людей, которых ты, может, пока еще не встретил. Твоя жизнь только начинается. Не делай поспешных выводов, не пройдя ее до конца. Я молча сверлил взглядом стену напротив и не знал, как реагировать на происходящее. Убрав лезвие от запястья, я стал напряженно вертеть его пальцами. После ее слов мой разум словно стал проясняться, появились сомнения в том, хочу ли я убить себя на самом деле, но вн