Два часа в грохочущей металлической трубе – и вот за прямоугольными иллюминаторами «Боинга-737» уже не пожелтевшая от жары, чахлая травка аэропорта Симферополя, а вполне зеленый московский газон.
В салоне первого класса было почти пусто. Большие красные кресла, обитые натуральной кожей, более вежливые и предупредительные, чем в экономическом, стюардессы, приглушенный шум двигателей, море бесплатной выпивки – одним словом, авиакомпания «Аэротранс» вовсю старалась для пассажиров первого класса.
Самолет мягко коснулся резиновыми шинами ровного покрытия взлетно-посадочной полосы и, постепенно замедляя ход, покатил к белым, навевающим ностальгические воспоминания о шестидесятых годах шереметьевским терминалам. Пассажиры в широченном салоне смотрели в иллюминаторы на рябь поднимающегося от земли раскаленного воздуха, разомлевших от жары служителей аэропорта, и не верили, что через пять минут и им предстоит покинуть прохладный салон самолета и окунуться в одуряющее московское пекло.
– Наш самолет совершил посадку в столичном аэропорту Шереметьево-1. Температура в Москве – плюс двадцать девять градусов. Авиакомпания «Аэротранс» желает вам…
Как водится, сначала к выходу пригласили пассажиров первого класса. Собственно, их было совсем немного, всего-то человек шесть-семь. Они неторопливо поднялись из больших и удобных красных кресел и, не создавая давки, вышли из самолета. Последней на шереметьевский асфальт ступила женщина в темных очках и газовой косынке. Прямо перед ней вышли двое здоровенных парней, которые внимательно оглядели летное поле и лишь затем спустились по трапу.
«Актриса, наверное», – лениво подумала стоящая у трапа стюардесса, прежде чем одарить женщину своей дежурной улыбкой. Женщина рассеянно скользнула взглядом по миловидной стюардессе и застучала каблучками по трапу.
Выйдя из самолета, она направилась не к маленькому автобусу, который поджидал пассажиров, а к стоящему в небольшом отдалении серебристо-перламутровому «Ауди-8», стремительные очертания которого выглядели эффектно и элегантно даже рядом с самолетами. Юноша в безукоризненном костюме подхватил ее элегантный дорожный кофр и, доведя до машины, открыл дверцу. Один из охранников устроился на переднем сиденье, а второй направился к терминалу.
– Куда едем, Лариса Витальевна?
Женщина чуть помедлила, без всякого интереса глядя на гигантский белоснежный бок самолета, возвышающийся над машиной, потом кратко ответила:
– Домой.
Шофер кивнул и аккуратно вырулил на боковую дорожку, которая вела к выезду с летного поля аэропорта Шереметьево-1.
Сорок минут пути прошли в относительном молчании. Лишь раз Лариса вынула из сумочки сигарету и попросила у своего охранника огня. Тот щелкнул золотистой зажигалкой и, внимательно глядя на свою хозяйку, поднес короткий язычок пламени к ее сигарете.
В этом году Ларисе Машкиной должно было исполниться тридцать три года. Выражение «возраст Христа» трудно применить к женщине. Тут уместны другие эпитеты, самый безобидный из которых «взрослая». Да, Лариса Машкина была взрослой женщиной. Не только по возрасту, но и по жизненному опыту. И хотя тому положению, с которым она подходила к тридцатитрехлетнему рубежу, позавидовала бы большая часть женского населения России, сама Лариса придерживалась иного мнения. Абсолютно иного.
Лариса родилась в огромном восьмиэтажном доме на Пречистенке. Снаружи дом производил удивительное впечатление. Странноватые орнаменты в стиле ар-нуво, более известном под названием модерн, превращали обычный серый камень в нечто живое, движущееся, со множеством глаз, рук и даже щупалец. Высокое, прямоугольное строение, казалось, вот-вот снимется с места и побредет куда-нибудь… Небольшие панно из разноцветной плитки, там и сям разбросанные по фасаду, казались маленькой Ларисе окнами в какой-то иной мир.
Впрочем, в трех больших комнатах, где проживала семья Владимирских, тоже наблюдались остатки былого величия. Скромная советская люстра как сталактит спускалась из большой, в половину потолка розетки, украшенной причудливым орнаментом. Под многочисленными наслоениями масляной краски еще можно было различить рисунок фриза, украшавшего потолки. А в удивительных, неправильной формы окнах сохранились рамы, которые были вставлены еще девяносто лет назад, когда дом только строился. Кстати, эскизы рам утверждались непосредственно владельцем дома…
От маленькой Ларисы Владимирской (Машкиной она стала потом, значительно позднее), понятное дело, вначале скрывали тот факт, что этот замечательный дом строил ее прадед, действительный статский советник граф Владимирский. Скрывали также, что и ее дед был репрессирован, бабушка расстреляна, да и вообще, семья уцелела только потому, что отец вовремя женился на дочери известного партийного функционера. Этому борцу за социальное равенство странным образом льстило родство с потомком графской фамилии. Отличная квартира в доме на Пречистенке была подарком ко дню свадьбы…
Что, в общем-то, нельзя назвать удивительным, поскольку дом, в свое время объявленный памятником архитектуры, находился в ведении Хозяйственного управления ЦК и был населен не простыми людьми, а имеющими прямое отношение к сильным мира сего.
Лариса Владимирская росла, играла в просторном дворе с такими же, как она, чистенькими и воспитанными детишками, ходила в приличную школу с углубленным изучением английского языка. Училась она очень хорошо, можно сказать, увлеченно. Была комсомольской активисткой. Конечно, тягомотину отчетно-перевыборных собраний, жуткий формализм инструкций и выступлений она не любила. Но некий лихой и безалаберный дух, присутствующий везде, где есть молодые, ее привлекал… Она занималась спортом, ходила в спорткомплекс в Лужниках плавать, бегала на короткие дистанции. Даже брала какие-то кубки на спартакиадах. Кроме спортивных секций родители, которые были сторонниками гармоничного развития личности, отдали Ларису в музыкальную школу. Фортепьянные этюды давались ей с невероятным трудом – сказывалась большая нагрузка… Но Лариса стиснув зубы еще и еще раз повторяла уроки – и в итоге закончила музшколу с отличием. Впрочем, с тех пор ненавистная череда белых и черных клавиш вызывала у нее такое отвращение, что больше Лариса никогда не села за фортепьяно…
Аристократическое происхождение, безусловно, отразилось на внешности Ларисы Владимирской. Высокая, светловолосая, с выразительными и вместе с тем нежными чертами лица, с породистым носом и волевым подбородком, она стала привлекать внимание мальчишек чуть ли не с шестого класса школы. Никогда у нее не было обычной для подростков и доставляющей массу хлопот проблемы – ни один юношеский угорь не испортил ее гладкой кожи. Занятия спортом сформировали из нее настоящую красавицу – с высокой грудью, не маленькой и не большой, тонкой талией, крепкими и длинными ногами. Ее естественная и гордая осанка могла вызвать зависть даже у манекенщиц Славы Зайцева.
Каждый из ее поклонников, круг которых отнюдь не ограничивался только одноклассниками, пытался привлечь ее внимание. Были испробованы все методы, доступные мальчишкам: и дерганье за косички, и показное бахвальство, и грубость, скрывающая застенчивость, – в общем, все, что имело некоторый успех у ее сверстниц. Но Лариса не обращала ровно никакого внимания на «героев», а если и обращала, то так находчиво и остроумно ставила их на место, что те моментально отставали и переключали свое внимание на другие объекты… Лариса больше любила интеллектуалов, тонкие натуры. Желательно при этом, чтобы те одновременно были бы спортсменами – высокими, сильными, решительными. Ясно, что таких находилось немного. Пожалуй, всего два-три мальчика из школы имели некоторый успех, однако дальше разговоров о литературе, музыке, поэзии и вообще о жизни – короче говоря, чисто дружеских, платонических отношений – дело не шло. Уже впереди маячил аттестат зрелости, уже многие подружки имели постоянных кавалеров, а Лариса вела себя так, как будто основное предназначение парней – это сопровождение во время прогулок по вечерней Москве, мелкие знаки внимания, открывание дверей в метро и так далее. Когда немногочисленные подруги Ларисы выражали свое недоумение, она только улыбалась. В этих улыбках подруги видели многозначительность и даже некоторое высокомерие. На самом деле все было не так. Пожалуй, Лариса и сама бы не смогла объяснить, что означают ее улыбки. Она чего-то ждала. Чего-то важного, что перевернет всю ее жизнь… Она знала, чувствовала, что до поры таящаяся в ней энергия, если ее пробудить, может вырваться наружу со страшной силой. Эта сила способна привести к катастрофе, если ее не направить в нужное русло. Как это сделать, Лариса пока не знала. И посоветовать ей было некому. Родители уделяли дочке ровно столько времени, сколько позволяли обстоятельства. Подруги сами вступили в пору юношеских метаний. Оставался один учитель – собственный опыт.