— Давай поговорим об этом в другой раз, — ответил Гропиус, ни в коем случае не отвергая ее, — пожалуйста, пойми меня.
— Извини, я не хотела тебе говорить. У меня просто сорвалось с языка! — Это внезапное откровение изрядно удивило и саму Франческу. Немного подумав, она сказала:
— В газете написано, что Шеба Ядин, умирая, оставила знак, предположительно указание на убийцу. Она пальцем написала на столе, на который ее положили, три буквы: IND. Что бы это могло значить?
— IND? — Это сокращение показалось Гропиусу знакомым. — «IND? Не называлась ли так фирма, от имени которой Родригес расплатился кредитной картой за гостиничный номер в Мюнхене? Ну конечно!» — Теперь он вспомнил совершенно точно. — «Родригес!»
— Ты права, Франческа, — ответил Грегор, — сдаваться нельзя. Возможно, что сейчас я намного ближе к решению, чем думал. А что касается остального… Я бы хотел еще к этому вернуться.
Встав под душ, Гропиус попеременно включал то холодную, то горячую воду и лил ее себе на голову, как будто хотел направить мысли в верное русло. При этом любовное признание Франчески не шло у него из головы, ведь Фелиция Шлезингер все еще играла в его жизни очень большую роль.
Весь мокрый, обернувшись банным полотенцем, Гропиус раздвинул занавески — молочное утреннее марево обещало солнечный день. Он подошел к телефону и набрал номер Фелиции.
Она ответила через силу и, скорее, из вежливости поинтересовалась:
— Где ты пропадаешь?
— В Турине, я прилетел из Израиля, и у меня есть важные новости!
— Угу. — В ее голосе не чувствовалось и намека на участие. — Если в этих новостях речь идет о прошлом Шлезингера, у меня нет к этому интереса. Я тебе уже не раз говорила об этом!
Гропиус чувствовал, что между ними возникла непреодолимая стена. Холодность, с которой Фелиция в последнее время встречала Гропиуса, зародила в нем сомнение в том, а была ли она вообще когда-нибудь близка ему. Да, они спали друг с другом, и в этом смысле у Грегора были связаны с ней самые наилучшие воспоминания. Но секс и любовь — это две разные вещи, и в противоположность сексу, любовь так и остается нередко лишь в планах. Может быть, они слишком усердно планировали свою любовь — она была в тот момент так кстати, так нужна им.
— Случилось ужасное, — вновь начал Грегор, — убили Шебу Ядин, здесь, в Турине.
Некоторое время на другом конце телефонного провода царило гробовое молчание, потом он услышал голос Фелиции:
— Я надеюсь, ты не ожидаешь от меня, что я сейчас разрыдаюсь от горя?
— Конечно же, нет. Я только хотел, чтобы ты об этом знала.
— Ее убили? — Казалось, что Фелиция только сейчас поняла всю важность этой новости. — Убийца уже пойман?
— Нет. Но что еще ужаснее, Шеба Ядин умерла от того же яда, что и твой муж. От инъекции хлорфенвинфоса.
— А что говорит полиция?
— Пока ничего, полиция вообще не знает о связи между смертью Шебы и о пациентах, которым проводилась трансплантация.
— Ты должен рассказать им все.
— Да. Может быть, ты права. И в связи с этим у меня к тебе вопрос: ты не припоминаешь, упоминал ли Арно Шлезингер когда-нибудь аббревиатуру IND?
— IND? А что это означает?
— Я бы тоже хотел знать. Шеба Ядин написала эти буквы на столешнице. Возможно, это указание на убийцу.
— Да, конечно! IND! Во время кремации Шлезингера принесли венок с лентой. На ней было написано: REQUIESCAT IN РАСЕ. IND — «Покойся с миром». Я тогда спросила себя о двух вещах: кто мог знать о кремации и что означает это таинственное сокращение?
— Ты никогда не упоминала об этом!
— Зачем? Разве я могла подумать, что эта безобидная история может иметь какое-то особое значение? Я хотела вычеркнуть из памяти все обстоятельства, связанные с мужем. Мне важно поскорее забыть Арно, совсем. Зачем ты опять начинаешь все сначала?
— Прости меня, но выходит так, что и Шеба Ядин, и Арно Шлезингер были убиты одной и той же организацией!
— Это и неудивительно. Наверное, Арно раскрыл этой сучке секрет того, каким образом он получил свои десять миллионов. В конце концов, большую часть времени он проводил с ней.
Гордость Фелиции была глубоко уязвлена. Она ненавидела мужа, который все четыре года их брака бессовестно ее обманывал. У Гропиуса даже сложилось такое впечатление, что сейчас она ненавидит все человечество. Это состояние грозило тем, что в нем можно совсем потеряться.
— Я понимаю, как тебе горько, — сказал Гропиус, — но ты должна попытаться преодолеть себя. Шлезингер мертв, а ты продолжаешь жить. В конце концов, он оставил тебе такую сумму, с которой ты можешь позволить себе беззаботную жизнь.