— Пожалуй, будет лучше, если я пойду.
Франческа ничего не ответила, только посмотрела на него.
В оцепенении Гропиус спустился вниз на стенающем лифте. Небольшой отрезок дороги до проспекта Ломбардии он бежал. Ему казалось, что он убегал сам от себя. На углу он поймал такси и поехал в отель.
Наступило утро. Просыпаясь, Гропиус мечтал о Франческе, но, вспомнив события прошлого вечера, разозлился сам на себя — довольно странное и совершенно нехарактерное для него состояние.
Завтрак, довольно скромный, как и обычно в Италии, Гропиус заказал себе в комнату. Он никого не хотел видеть. Намазывая поджаренные тосты персиковым мармеладом, он разглядывал визитную карточку Франчески. То есть он смотрел на ее обратную сторону, где она написала имя, адрес и телефон де Луки.
Гропиус думал, как ему лучше поступить, стоит ли позвонить Лучано де Луке и договориться с ним о встрече. В конце концов он решил поставить профессора перед фактом. Ведь Гропиус не знал, как они поймут друг друга и как тот отреагирует на сообщение о смерти Шлезингера.
Водитель, который отвез его на другую сторону реки По, ездил на стареньком «фиате» 80-х годов, что не мешало ему быть уверенным в том, что он является обладателем гоночного автомобиля. Во всяком случае с каждого светофора он срывался, громко гудя мотором, и выкрикивал:
— О ла-ла, «феррари»!
Переехав По, они проехали небольшой отрезок по проспекту Казале, повернули направо на проспект Чиери и остановились напротив двухэтажной виллы, прятавшейся за невысокой каменной стеной и густыми кустами. «Институт проф. Лучано де Лука» — было написано на разъеденной латунной табличке, которая никак не намекала на деятельность учреждения.
Когда Гропиус подошел к запертым деревянным воротам, внутри залаяла собака. У него появилось нехорошее, тревожное чувство. Это ощущение было последним, что он запомнил: его сильно ударили по голове. Как будто издалека он услышал резко отдаваемые команды, а потом темнота — Грегор потерял сознание.
Позднее Гропиус не смог сказать, сколько времени он пробыл в этом состоянии полузабытья. Когда он, связанный и в мешке, на несколько секунд пришел в себя на заднем сиденье автомобиля, ему показалось, что рядом с ним сидит Франческа. Как к нему пришла эта мысль, он не мог объяснить, поскольку ничего не видел, это было только ощущение. Потом он услышал странный жалобный звук и снова погрузился в темноту.
Через некоторое время Гропиус опять пришел в себя. Он находился в комнате с высоким потолком, без мебели, через матовые стекла пробивался дневной свет. Его знобило. Ничего примечательного в этой комнате не было — разве что зелено-голубая масляная краска, которой были покрашены стены и которая начала кое-где отслаиваться.
Попытка пошевелиться не удалась: Гропиус был крепко связан. Его голени были примотаны к ножкам деревянного стула, грудь стянули ремнями. Плечи болели, поскольку руки были связаны и заведены за спинку стула. Гропиус почти не мог дышать. Он прислушался — было тихо.
Вдруг Гропиус случайно наткнулся взглядом на старую подгнившую скамеечку — на ней стояла белая пластиковая бутылочка, рядом лежал пустой шприц. Приглядевшись, Гропиус увидел на бутылочке красную надпись: «Хлорфенвинфос».
Он отказывался воспринимать то, что увидел, противясь этой жуткой находке, а его внутренний голос кричал: «Нет, нет, нет!» Арно Шлезингера убили с помощью хлорфенвинфоса. Накрепко примотанное к стулу тело Гропиуса тут же покрылось холодной испариной. Потеряв здравый рассудок, не обращая внимания на сильную боль, он пытался освободиться от ремней, но быстро сдался.
«Ну, вот и все», — подумал Гропиус, уставившись вперед, и начал формулировать статью, которая появится в газетах спустя пару дней в рубрике «Разное»: «В окрестностях Турина местными жителями был найден труп мужчины. В умершем был опознан сорокадвухлетний профессор медицины хирург Грегор Гропиус, чье имя упоминалось в связи с делом об убийстве А. Шлезингера. Вскрытие показало, что Гропиус был убит с помощью инъекции токсичного вещества».
Дышать было трудно, в воздухе неприятно пахло дроками, Гропиусу казалось, что его организм уже попрощался с жизнью. Легкие отказывались служить. Не раз он представлял себе собственную смерть, рисовал в мыслях, как все будет происходить, когда он вздохнет в последний раз, уговаривал себя, что и не заметит, как все закончится. Смерть, верил он, это довольно безобидное дело, похожее на засыпание, а дальше приходит перманентное ничто. В отличие от многих коллег, выбравших свою профессию из-за страха смерти, он решил стать медиком из любопытства. Но теперь, как все другие, он просто очень боялся, им овладел мерзкий, пошлый страх.