— Я еду, — ответил Гропиус.
Когда на следующее утро Гропиус проснулся в постели Фелиции, ему понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить, где он. Уже давно прошли те времена, когда он просыпался в кровати чужой женщины. Из кухни было слышно тихое шипение кофейного аппарата и распространялся приятный запах поджаренных тостов. Грегор уже давно не чувствовал себя так хорошо. Судьба свела его с Фелицией при сомнительных обстоятельствах. Но ему вдруг показалось, что в конце концов оба они обретут что-то хорошее.
Вид через террасу на другой берег Тегернзее был фантастическим. Утреннее солнце еще не поднялось высоко, и его лучи проникали сквозь оголившиеся ветви деревьев, росших на отвесных горах.
Фелиция появилась в спальне в короткой футболке, с подносом такого размера, что едва могла его удержать. Она была в отличном настроении.
— Доброе утро, дирекция отеля решила сервировать вам завтрак в постель вместе с горничной!
Гропиус не удержался от смеха.
— Этот адрес мне нужно будет как следует запомнить, — шутливо сказал Гропиус в ответ и залюбовался тем, как Фелиция ставила поднос на маленький приставной столик. Он шаловливо протянул к ней руку, но Фелиция отпрянула:
— Персоналу отеля строго запрещены личные контакты с постояльцами.
Гропиус и Фелиция позавтракали в постели. Вообще-то Гропиус ненавидел есть в кровати из-за крошек. Но с Фелицией все было по-другому. Ему показалось, что он начал новую жизнь. В такие моменты он старался не вспоминать о прошлом, но такого настроя ему хватало минут на пять. Потом к нему снова возвращались мучительные вопросы, которые преследовали его уже несколько недель, вопросы, на которые у него не было ответа. Тогда он смотрел перед собой, уставившись в пустоту, вот как сейчас, и пытался навести в своих мыслях порядок.
— О чем ты думаешь? — спросила Фелиция, которая уже долгое время наблюдала за ним.
Гропиус вздрогнул. Он лежал в постели с почти обнаженной женщиной, наслаждался обильным завтраком, глядя на открывавшийся из окна сказочный вид на Тегернзее, но мыслями был далеко отсюда — в Турине.
— Смерть де Луки не выходит у меня из головы, — ответил Грегор, не гладя на Фелицию, — я мог поклясться, что он — один из них, а теперь он сам нашел печальный конец. Что происходит? Я ничего не понимаю!
— Возможно, между этими людьми возникли разногласия, спор или просто несовпадение во мнениях.
— Может быть, но в таком случае людей обычно устраняют тихо, не привлекая внимания, чтобы никто и никогда больше не услышал о них. Смерть де Луки была уж слишком показная. Не случайно же все газеты трубят об этом. Я уверен, что смерть де Луки — знак.
— Кому?
Гропиус посмотрел Фелиции в глаза:
— Может быть, и мне. Это уже не первое предупреждение.
Робко и бережно Фелиция взяла ладонь Грегора в свою:
— Сколько ты еще собираешься этим заниматься? Иногда у меня возникает такое впечатление, что ты одержим желанием уничтожить самого себя. Почему ты не хочешь остановиться и передать все в руки полиции?
Гропиус горько усмехнулся.
— Ты же сама видишь, насколько хорошо полиция занимается этим делом. Для нее главным подозреваемым все еще остаюсь я. Я бы уже давно сидел за решеткой, если бы у них было хоть какое-то приемлемое доказательство. У меня такое впечатление, что в полиции сделали ставку на время. Там надеются на комиссара Случая, который решает у них половину всех дел. Но если так будет идти и дальше, то я могу точно распрощаться с карьерой и, как и многие медики, знавшие лучшие времена, могу идти работать фармацевтом или медицинским агентом и рассказывать сельским врачам о преимуществах нового слабительного.
— Если твой труп вытащат из реки, как де Луку, ты даже этого уже не сможешь сделать, — заметила Фелиция, — пожалуйста, будь благоразумным!
— Фелиция, эти люди могли убить меня уже десять раз, но не сделали этого. Почему? Потому что я им нужен. По какой-то причине я необходим им живым, а не мертвым!
— Звучит очень жизнеутверждающе!
Гропиус пожал плечами и посмотрел из окна на озеро.
— Они уже десять раз могли меня убить, — повторил он.
Доктор Раутманн прибыл точно в 14 часов, как и обещал. Его одежда была столь же корректной, как и его фразы: серый костюм, белая рубашка и — какое ребячество! — галстук в красно-черную полоску. Его темные кудрявые волосы и густые усы делали его старше, чем он был. Фелиция дала бы ему сорок — сорок пять лет.