Нет! Она артистка! Артистка, а не шлюха. Со злостью Люси швырнула оставшуюся после директора коробку с пирожными и осела на кровати. Голова закружилась.
— Драган! Драган, — отчаянно шептала она, но Драган не отзывался, будто испарившись.
Комментарий к Решение проблемы
*Eccola — от ит. вот и она
*Ragazzino — от ит. парнишка
*В итальянском слово птица (uccello) имеет несколько значений, одно из которых (помимо буквального) — мужские гениталии
*Meno male — от ит. слава богу, (дос. плохим меньше)
*Набережная Круазет — променад дё ля Круазет, известный бульвар вдоль побережья Канн (Франция), разбитый на месте древней дороги под названием Путь малого креста.
*Mati — от слов. мама
========== Смейся, Паяц! ==========
***
Солнце билось в приоткрытое окошко, просвечивая сквозь выцветшие занавески. Сладко пели птицы. Обняв подушку, Люси наслаждалась мелодичными трелями и одиночеством. Воскресенье! Все должны были отправиться в город. Кто-то в церковь, кто-то на площади, а то и в ближайший кабак. Прежде они с Драганом и Гумбертом всегда убегали к кроваво-красной ратуше, а оттуда шли, куда глаза глядят. Иногда даже выступали на улице и, заработав пару раппенов*, покупали чего-нибудь вкусного.
И где Драган был теперь? Пропал, словно сквозь землю провалился. Забыл о ней? Именно сейчас? Берта, когда Люси спрашивала о нем, уводила взгляд в сторону и отвечала что-то невразумительное. Вроде как ничего не знала, а ни с кем другим Люси не разговаривала, по-прежнему не выходя из вагончика. Боялась взглядов, полных упрека. Боялась правды. Как-то слишком внезапно жизни десятков артистов и цирка оказались в ее руках, и как бы Люси ни старалась забыться, слова директора то и дело обрушивались на нее и погребали под собой. Что будет с цирком? С артистами, с ней самой? Чего ты хочешь? — вновь и вновь вопрошал синьор Антонио, бередя воображение.
Люси поежилась, вспомнив грязное предложение продаться богачу в обмен на цирк, и тяжело вздохнула. Все же в словах директора была своя правда. Цирк был ее домом. Сколько Люси себя помнила, она всю жизнь провела под куполом шапито, в окружении пестрых афиш и репетиций. На ее глазах «La Stella*» сияла, угасала, а потом возгоралась вновь. На ее глазах отец летал на трапеции, будто к его спине были приделаны невидимые крылья. На ее глазах эти крылья внезапно схлопнулись, и «Люцифер несравненный» пал, чтобы больше никогда не подняться. О матери Люси ничего не знала. Только, что медные косы достались от нее. «La Stella» заменила ей семью, манеж — смысл жизни… Неужели все и вправду так плохо, что цирк вот-вот закроют?
Люси вспомнила мистера Мефиса. Вспомнила, как из улыбающегося и вежливого он вдруг стал осатаневшим и грубым. Похотливый клекот в глотке, будто рычание, до сих пор стоял в ушах. Если бы не Лакрица…
Неприятные мысли прервал мощный голос, и удивленная Люси широко распахнула глаза. Прислушалась — кто-то пел.
Люси не спеша поднялась с кровати и накинула шаль на плечи. Осторожно она приоткрыла дверку вагончика. Дневной свет ослепил на мгновение, и Люси пригляделась. Становье безмолвствовало — все ушли. Только пение доносилось из шапито, и, завернувшись в шаль получше, Люси пошла к охровому шатру.
Распластав руки и прикрыв глаза, на манеже стоял клоун Буффо. Он-то и пел. Громко, с чувством. Завороженная Люси тихо подошла к бортику.
— Ох! Прости, — залепетал встревожившийся Буффо и смущенно потупил голову, будто его поймали с поличным. — Я думал, все ушли в город.
— Ты очень красиво поешь, — похвалила Люси и присела на бортик.
— Голиаф говорит, что я вою.
— Он просто клоун! — не сдержавшись, фыркнула Люси, и Буффо с грустью улыбнулся.
— Я тоже, — заметил он и присел рядом. Едва покраснев, похвастался: — Когда-то я пел в театре!
— Почему же ты оказался в цирке? — искренне удивилась Люси, и Буффо тяжело вздохнул.
Тень пронеслась по его добродушному пухлому лицу, но он все же признался:
— Меня выгнали. — Люси явно требовала разъяснений, и Буффо нехотя исповедался: — Я нагрубил дирижеру, а он сказал, что я больше никогда не буду выступать. Как видишь, он был не прав. — Буффо любовно похлопал по бортику манежа, но радость в его глазах сменилась неподдельной грустью. — Когда-то я выходил на сцену и заставлял публику плакать. Теперь же я ее смешу.
Глаза кольнуло от слез, и в голове Люси прозвенели жестокие слова директора — без помощи мистера Мефиса цирк закроется, и тогда все они окажутся на улице. Что тогда станет с Буффо, Бертой, Драганом? С ней самой? Куда им идти? Тому же Лакрице? Его синьор Антонио выкупил у какого-то бразильского плантатора, оказавшегося случаем в Марселе. Буффо опять лишится своей сцены. Берта так и вовсе никуда не пристроится из-за своей закрученной в локон бородки, если только в другой цирк. А Драган? Он был таким же сиротой, как Люси, и ему цирк заменил дом.
Грустно. Ссутулив плечи, Люси Этьен снова подумала о неприятном.
— Спой мне что-нибудь, Буффо! — попросила она в желании спрятаться от жестокой действительности хоть на мгновение. — Пожалуйста.
— Хорошо… — отозвался Буффо. — Хочешь, я спою тебе арию клоуна?
— Неужели в театре поют о клоунах?
— В театре поют о людях, Люси. Об их трагедиях, в которых можно разглядеть себя.
Грузный Буффо поднялся, прошел на центр манежа. Расправил плечи. Взгляд его из робкого вдруг сделался горделивым, и, раздувшись, Буффо запел:
Играть!
Когда я будто бы в бреду
Не знаю, что делаю, что говорю.
И все же нужно, заставь себя.
Разве ты человек? Ха-ха-ха…
Ты лишь паяц!
Буффо будто бросил вызов трибунам и самому себе. Согнувшись в три погибели, он выдержал паузу, и грозный речитатив сменился плавной мелодией. Животрепещущей, драматичной.
Надень костюм.
Лицо измажь в муке.
Люди платят
И желают смеяться!
И если Арлекин* уводит твою Коломбину* —
Смейся, Паяц,
И каждый будет доволен.
В надрывном пении слышался плач, трагедия, безысходность. Буффо страдал, страдал по-настоящему, и Люси сама того не заметила, как без остатка растворилась в его пении. Ведь пели не о Паяце, а будто бы о ней. О каждом, связанным кругом цирка, отчего по щекам побежали слезы.
Смейся, Pagliaccio*,
Над твоей разбитой любовью.
Смейся над той юдолью,
Что травит твое сердце*.
Буффо смолк, утонув в театральных рыданиях. Люси спряталась за шалью и также утонула в слезах. Настоящих. Судорожно задрожали ее плечи, на которых разом оказалась тяжесть мира. Ее маленького мира, имя которому «цирк».
— Не плачь, bimba*. — Буффо ласково пригладил рыжую головку. — В жизни всякое случается. Главное, не падать духом! Улыбаться!
Он был прав. Прав был и клоун из его арии! Все они — паяцы, артисты, а артист должен выступать, плохо ему или хорошо. Он должен радовать публику, ведь это его призвание. Ее призвание! Разве не так? Чего хотела Люси Этьен? Люси беспомощно оглядела манеж цирка, расплывшийся огненным кольцом в глазах, и поняла: она хотела выступать!
— Я буду смеяться, Буффо! — Люси вскочила с бортика, преисполненная решимости. — Как твой паяц! Мы все! Мы все будем смеяться и выступать!
Утерев слезы, Люси шла в свой вагончик. Выступать. Выступать! — повторял изможденный рассудок. Выступать на манеже цирка, а для этого нельзя было позволить «La Stella» угаснуть. Стоило лишь отдать всю себя.
Люси замерла. Недолго потопталась на месте и снова пошла вперед.
На туалетном столике лежали принесенные кем-то цветы, коробка конфет и обрез дорогущего атласа. Ткань бликовала на свету, призывала прикоснуться. Белоснежные розы переливались бриллиантовыми каплями влаги и источали нежный аромат. Терпко пах горький шоколад — дары, принесенные неизвестно кем от известно кого… Призадумавшаяся Люси упала на стул.