— Позвольте мне, милорд. Добавив небольшое количество раствора хлорной извести, мы получим совершенно однозначный ответ на этот вопрос.
Опыт продолжался в тревожной тишине. Под воздействием отбеливающего раствора пятно растворилось и исчезло.
— Значит, это мышьяк, — сказал Паркер.
— О, да, — хладнокровно отозвался Вимси, — конечно, это мышьяк. Ну, что я тебе говорил? — его голос слегка подрагивал от тайного торжества.
Сдерживаемое торжество заставило его голос чуть дрогнуть.
— И это все? — разочарованно вопросил Фредди.
— Разве этого недостаточно? — ответила мисс Мерчисон.
— Не вполне, — сказал Паркер, — но это — большой шаг вперед. Это доказывает, что в распоряжении у Эркерта был мышьяк. Сделав официальный запрос в Париж, мы, возможно, узнаем, был ли у него уже этот пакетик в прошлом июне. И, кстати, я должен отметить, что это — обычный белый мышьяк, без примеси угля или индиго, что соответствует заключению судебной экспертизы. Это очень убедительно, но было бы еще более убедительно, если бы нам удалось доказать, что у Эркерта была возможность дать Бойсу яд. Пока мы смогли убедительно продемонстрировать только то, что он не давал его Бойсу ни перед обедом, ни во время обеда, ни после него, то есть в тот промежуток времени, который необходим для того, чтобы симптомы отравления успели проявиться. Я согласен с тем, что алиби Эркарта, так обстоятельно подтвержденное множеством фактов и свидетелей, само по себе выглядит подозрительно, но, чтобы убедить присяжных, я предпочел бы нечто получше чем «Credo quia impossibile. — Верю, потому что это невероятно».
— «Загадай загадку и найди отгадку!» — невозмутимо сказал Вимси. — Мы просто что-то проглядели, вот и все. Вероятно, что-то очевидное. Выдайте мне положенный по штату халат и унцию махорки, и я обещаю, что в пару минут решу нашу задачку. А тем временем ты, без сомнения, предпримешь шаги, чтобы официальным путем заручиться теми уликами, которые наши добрые друзья успели столь талантливо получить нетрадиционными методами. А также приготовиться в аресту истинного преступника, когда пробьет час.
— Конечно, — пообещал Паркер, — с радостью. Помимо соображений чисто профессионального порядка, я предпочту, чтобы на скамье подсудимых сидел этот зализанный хлыщ, а не женщина, и если полиция допустила ошибку, то чем скорее она будет исправлена, тем лучше для всех заинтересованных лиц.
В ту ночь Вимси допоздна засиделся в своей библиотеке. Со стеллажей на него безмолвно взирали многочисленные фолианты. Они олицетворяли собой всю мудрость, всю поэзию мира, не говоря уже о тысячах фунтов, отданных наличными. Но эти советники молча стояли на своих местах. По столам и креслам были разбросаны ярко-алые тома «Знаменитых британских судебных процессов», вперемешку с ними лежали исследования светил судебной медицины и токсикологии.
Театралы давно разъехались по домам — кто в роскошных лимузинах, кто в такси — и над пустой и широкой Пикадилли свободно лился свет уличных фонарей. По темной мостовой время от времени, погромыхивая, проезжали тяжелые грузовики. Долгая ночь шла на убыль, и робкий зимний рассвет едва тронул черепичные крыши Лондона. Встревоженный Бантер сидел на кухне, то и дело подогревая на плите кофе и бессчетный раз перечитывая одну и ту же страницу «Британского журнала фотографов».
В половине девятого из библиотеки раздался звонок колокольчика.
— Милорд?
— Ванну, Бантер.
— Хорошо, милорд.
— И кофе.
— Сию минуту, милорд.
— И убери на полки все книги, кроме вот этих.
— Да, милорд.
— Я знаю, как его отравили.
— Неужели, милорд? Тогда позвольте мне поздравить вас.
— Но мне еще надо будет это доказать.
— Это уже дело второе, милорд.
Вимси зевнул. Когда спустя минуту-другую Бантер вернулся в библиотеку с кофе, лорд Питер спал.
Бантер потихоньку расставил книги по местам, и не без любопытства стал просматривать те, что остались лежать на столе открытыми. Это оказались «Судебный процесс над Флоренс Мейбрик», «Судебная медицина и токсикология» Диксона Манна, книга с немецким названием, которое Бантер прочесть не смог, и «Шропширский паренек» Хаусмана.
Бантер несколько секунд смотрел на эти тома, а потом неслышно хлопнул себя по лбу.
— Ну, конечно! — чуть слышно пробормотал он. — Ох, но какие же мы оказались олухи!
После чего он осторожно прикоснулся к плечу своего хозяина.
— Ваш кофе, милорд.
Глава 21
— Значит, вы отказываетесь выйти за меня замуж? — спросил лорд Питер.
Заключенная утвердительно кивнула.
— Да. Это было бы несправедливо по отношению к вам. И потом…
— Да?
— Я боюсь брака. Тогда уже все пути отрезаны! Если хотите, я могу быть вашим другом, вашей любовницей, но выходить за вас замуж я не стану.
Тон, каким было это произнесено, был столь безнадежно мрачен, что у Вимси ее щедрое предложение не вызвало никакого энтузиазма.
— Но такие союзы тоже не всегда бывают удачными, — запротестовал он. — Господи, вам ли не знать (извините, конечно, что я вам напоминаю об этом)! Уйма неудобств, а скандалов не меньше, чем в законном браке.
— Знаю. Зато в любую минуту можно разбежаться.
— Но я не стану даже думать об этом!
— Нет, станете. Ваша семья, традиции и все такое прочее. Жена Цезаря…
— К черту жену Цезаря! А что до моих семейных традиций, то, чего бы они не стоили, они на моей стороне. Все, что делает один из Вимси — правильно, и да поможет небо тем, кто захочет ему помешать. Наш старинный семейный девиз гласит: «Вимси всегда прав». Не могу сказать, что, глядя в зеркало, я вижу в себе Джеральда де Вимси, который в тяжеленных доспехах скакал на могучем жеребце у стен Акры во время ее осады, но в отношении собственной женитьбы, я, черт побери, намерен делать то, что мне заблагорассудиться. И кто может мне помешать? Не съедят же они меня! А если попробуют, то подавятся. Шутка, солдатская.
Харриет рассмеялась.
— Да, пожалуй, они вас не остановят. Но не придется ли вам убежать за границу со своей неприличной женой и поселиться в каком-нибудь захудалом курортном местечке, словно герою викторианского романа.
— Ни в коем случае.
— Разве люди забудут, что у меня был любовник?
— Дитя мое, они забывают подобные истории ежедневно! Они большие мастера по этой части.
— И они смогут переварить, что меня обвиняли в его убийстве?
— А потом полностью оправдали, несмотря на то, что он вполне того заслуживал.
— Ну, так я не стану выходить за вас замуж. Если люди смогут забыть обо всем этом, то они смогут забыть и то, что мы не женаты.
— О, да, они-то забудут! Я не забуду. Похоже, наш разговор зашел в тупик. Но насколько я понимаю, перспектива жить со мной под одной крышей хотя бы не вызывает у вас непреодолимого отвращения?
— Я вообще не вижу смысла в этом разговоре! — запротестовала его собеседница. — Как я могу говорить о том, что я буду делать и чего не буду? Для этого я должна быть, как минимум, уверена в том, что… останусь жива?
— А почему бы и нет? Я, например, легко могу вообразить, что буду делать даже в самых невероятных обстоятельствах, а уж ваше-то оправдание стопроцентно гарантировано, не сомневайтесь.
— А я не могу, — ответила Харриет, едва сдерживая слезы. — Не спрашивайте меня больше. Прошу вас. Я не знаю. Я ни о чем не могу думать. Я не заглядываю вперед дальше… дальше… дальше ближайших недель. Я только хочу, чтобы меня выпустили отсюда и оставили в покое.
— Хорошо, — сказал Вимси, — я не стану вам досаждать. Это несправедливо. Я злоупотребляю своим положением. Вы в данных обстоятельствах лишены возможности обозвать меня свиньей и возмущенно удалиться, так что я больше не повторю такой ошибки. Я и в самом деле убираюсь, у меня назначено свидание… с маникюрщицей. Премиленькая девица, хотя и не отличается изысканностью выражений. Пока!
Маникюрщицу отыскали люди старшего инспектора Паркера. Этакая юная кошечка с трезвым расчетливым взглядом. Она без всяких церемоний приняла приглашение клиента пообедать и не выразила удивления, когда он доверительно прошептал, что хочет сделать ей одно предложение. Уперлась пухленькими локотками в стол, кокетливо наклонила головку и приготовилась, как можно дороже, запродать свою драгоценную честь.