Богоявленская продолжала поиски машинки. Вновь навестила Шаповалову и узнала радостную весть. У Марии Ивановны не раз оставляла своих детей, уезжая в село, учительница Жилина. У нее и спросила о машин-ке Шаповалова.
— Кажется, есть у моей коллеги Софьи Попазовой,— ответила та.— Завтра узнаю.
Жилина передала адрес Шаповаловой, и та пошла на Советскую улицу к Попазовой. Машинку упаковали в мешок. Пока несла ее, тяжелую и неудобную, до боли натерла плечо. И хотя днем идти было безопаснее, она все время озиралась, остерегалась полицейских...
— Хотите взглянуть? — спросила Мария Ивановна и провела Богоявленскую в спальню.
Машинка стояла под кроватью, накрытая простыней. Подпольщица опустилась на колени и провела ладонью по валику. «Как просто,— подумала она.— Но какой длинный и долгий путь лежал к машинке. Через сердца многих людей».
Под вечер уложили драгоценный груз в корзину и послали с ней на Карьерную улицу к Чистяковой своих дочерей Нину и Рему. Рема Шаповалова знала, где живет Ирина Васильевна, так как ходила к ней по совету Августы Гавриловны за справкой. Врач тогда написала, что у девушки малярия и туберкулез кости правой ноги — на ней был шрам. Справка освободила Рему от тяжелых работ и угона в Германию.
Подруги постучали в дверь маленького домика. Им открыла Чистякова. Взяла корзину и похвалила:
— Вот молодцы. Передайте привет мамам...
Первое совещание группа провела на квартире Шаповаловой. На нем присутствовали Богоявленская, Грица-енко, Чистякова и Юнисов.
— Группа информбюро техническими средствами обеспечена,— сказала, заметно волнуясь, Августа Гавриловна.— Есть связные. Листовки забирать будут разные люди. Кроме сообщения Совинформбюро необходимо писать воззвания и обращения к населению, призывать к саботажу, разоблачать предателей. Таких, как некий профессор Иванов.
— К ногтю его,— предложил Юнисов.
— Предлагаю убрать от имени народа,— поддержал Грицаенко.
— Возражений нет? — спросила Богоявленская.— Считайте, Виктор, что вы получили задание группы...
Последней покинула дом Августа Гавриловна. Ее лицо горело от возбуждения, глаза излучали радостный блеск.
— По вас вижу, что все хорошо,— сказала Мария Ивановна, дежурившая во дворе.
Не все подпольщики сразу говорили своим близким и родным об участии в смертельно опасной борьбе. Не хотели ставить их под удар, опасались, что они не смогут выдержать пыток, если окажутся в застенках гестапо. Так считала и Лида Матвиенко, не раскрывая перед отцом истинных целей своих поступков. В первую неделю оккупации она пришла за советом к своему соседу Борису Харитоновичу Андрееву.
— Ты комсомолка и тебе стоять в стороне не придется,— сказал он.
— А я не для гулянки с немцами осталась,— ответила девушка.— Знаю их язык.
— Вот и чудесно. Будешь как бы нашим полпредом у немцев.
— А кто это — наши?
— Советские люди. Я, ты, твой отец и все, кто остался,— проговорил Андреев, снял очки и протер платком стекла.
Борис Харитонович перед войной работал на механическом заводе в отделе подготовки рабочих кадров. Во время эвакуации был в истребительном батальоне, отправлял эшелоны с оборудованием и выполнил последнюю нелегкую обязанность: вместе с товарищами взорвал цехи завода.
Его жена Нина Филипповна приготовила вещевой мешок и ждала с минуты на минуту появления Бориса Харитоновича, чтобы проводить в дальний путь. Он пришел под вечер, молчаливый, суровый. Увидел ее приготовления.
— Не нужно, Нина,— сказал он тихо и поднял голову. Внимательно посмотрел в глаза жены из-за толстых стекол очков, не отводя глубокого взгляда, проговорил снова: — Пойми меня правильно. Я не принадлежу себе.
Из заводского дома семья Андреева перебралась на Артемовскую улицу, ближе к шахте 10-бис. Борис Харитонович поначалу ездил с женою в села на менку. Однажды его вызвали на биржу труда, где начальствовал друг детства Андреева, и предложили пойти работать в полицию.
— Не могу. Я нездоров,— ответил Борис Харитонович.— Плохое зрение, и два-три раза в году бывают приступы эпилепсии.
Он изредка ходил на станцию. Наплывали воспоминания. Здесь, в поселке, родился, вырос, часто прибегал к своему отцу — железнодорожному кузнецу. Почти все жители пристанционного поселка знали коммуниста Харитона Андреева, широкоплечего приземистого добродушного мужчину. Теперь Борис Харитонович встречал кое-кого из старых знакомых. Увидел товарища своего отца Терентия Афанасьевича Бабенко, которому пришлось устроиться стрелочником на разъезде «71-й километр». Разговор был коротким, но они поняли друг друга. Вскоре к ним присоединился врач железнодорожной больницы Павел Степанович Сбежнев. Из заводчан на поселке оказались Петр Шевченко и Александр Бых.
С Лидой Матвиенко Андреев вел откровенную беседу и посоветовал ей поступить переводчицей в немецкую строительную организацию «Тодт», контора которой обосновалась рядом с заводом, в двухэтажном доме. Пока расчищали территорию завода под склад боеприпасов, оккупанты устроили мастерскую по ремонту танков и строительной техники в бывшем гараже. Невдалеке организовали продовольственный склад. Матвиенко, невысокая, щупленькая девушка с каштановыми волосами, помогала немцу раздавать продукты рабочим. Имела доступ к карточкам и давала их Андрееву, а тот знакомым, и они получали скудный паек, поддерживающий их существо-вание.
В трудные летние месяцы сорок второго года оккупанты создали невдалеке от завода концлагерь. Пленных и гражданское население гоняли на строительство шоссейной дороги.
Лида как переводчица сопровождала немцев. На нее с презрением смотрели женщины и пленные. Здесь же копала и таскала камни светловолосая девчонка Люда Ткачева. Она жила в бараке по соседству с семьей Матвиенко, но не знала их. Бывало, ходила за водой к колонке, где пленные под охраной солдат брали в бочки воду и таскали в лагерь. Заговаривала с красноармейцами, иногда с солдатами, так как знала немецкий язык. Она не догадывалась, что Лида наблюдает за ней.
Вскоре семья Ткачевых вынуждена была перебраться на шахту «Пролетар», на глухую улицу. Отец Люды тяжело болел после того, как попал под автомашину. Он часто лежал в постели, а дочку погнали работать на дорогу. Однажды Матвиенко подошла к девушке и спросила:
— Ты знаешь немецкий?
- Нет.
— Неправда. Чему же тогда тебя учили в школе? Пойдешь работать на кухню,— категорически заявила переводчица.
— Мне и здесь неплохо,— ответила Люда и про себя недобрым словом обозвала Матвиенко.
— Меньше рассуждай. Иначе под конвоем отправлю. И только после, работая на немецком кухне, Ткачева поняла, кто такая Лида Матвиенко. Они подружили. Люда узнала, что переводчица знакома с добровольцами-конвоирами концлагеря Павлом Шульгой, Анатолием Матросовым и Сашей Аксеновым. Лида не раз приводила к Ткачевым освобожденных бойцов. Их переодевали, а затем за ними приходили незнакомые люди, направляли в сторону Славянска или Ростова.
Лида под вечер часто уходила из дому. Ее отец Петр Григорьевич промолчал раз, другой, а на третий спросил:
— Ты куда это, дочка, собралась?
— Именины сегодня у подруги,— ответила Лида.
— И далеко?
— На десять-бис. Если не пойду — обидится.
— Какие сейчас могут быть именины? — вдруг вспылил отец.— Вокруг зеленая саранча, того и гляди на беду нарвешься. Есть нечего, а вы — именины.
— А мы потанцуем под патефон и разойдемся.
— Ох, смотри, дочка, как бы это не кончилось плохо.
— Не волнуйся, папа,— весело ответила она и выпорхнула из комнаты.
А он не мог успокоиться. Его дочка, комсомолка, пошла работать к немцам. Люди не разговаривают. Какие-то подружки появились. Скрытной стала.
Задумчизый Петр Григорьевич подолгу сидел на скамье у барака. Сегодня Лида раньше обычного пришла с работы. Он спросил, почему — не ответила. «Что с ней произошло?» Не заметил, как к нему подошел невысокий мужчина в добровольческой форме и с карабином через плечо. Интеллигентное лицо, пенсне на тонком носу никак не гармонировали с его одеждой.
Незнакомец поздоровался и спросил:
— Лида дома?
— А вы кто такой будете? — поинтересовался Матвиенко.
— По форме видите.
— Форму-то вижу. Лида ведь такую не носит, почему же вы ее спрашиваете?
— Не будем, отец, дискуссию открывать. Если дома, скажите, пусть выйдет. Она мне нужна.
Петр Григорьевич понял, что препирательства напрасны, и позвал дочь.
Лида выбежала из комнаты, увидела добровольца, улыбнулась, как старому знакомому, и они вместе пошли в сторону шахты 10-бис. Петр Григорьевич чуть было не бросился вслед. Его возмутило поведение дочери. То ходила на всякие именины и вечеринки, а теперь прилюдно отправилась с этим немолодым типом в лягушачьей форме. Отец не находил себе места, ругал себя за то, что отпустил дочку с незнакомым человеком. Вечером стали приходить в голову страшные мысли: может быть, Лиды уже нет в живых, начался комендантский час и ее схватили немцы. Он уже не корил дочку, а мысленно жалел ее.
Лида пришла в час ночи. У отца вмиг улетучилась жалость, к сердцу подступил гнев. Петр Григорьевич спросил тихо, чтобы не разбудить жену и младшего сына:
— Где это ты, доченька, была до сих пор? И почему стали нас посещать военные?
— Это мое дело,— сухо ответила Лида.
Отец оторопел. Впервые услыхал от нее такое, не сдержался и дал пощечину... Сразу обмяк и медленно поплелся в сарай, где держали козу. Сел на сено, слезы побежали по морщинистым щекам. Первый раз поднял руку на свою Лиду. Любил ее. Может, из-за боязни за жизнь дочери и наказал. Сколько сил отдал ее воспитанию. Семилетней пигалицей пошла в школу. Училась старательно. Перед войной окончила Сталинский учительский институт, была комсомольским вожаком, получила диплом учителя русского языка и литературы. Прекрасно знала немецкий язык, стала изучать итальянский. Уберечь бы нужно от неверного шага, беда теперь на каждом углу подстерегает. Откуда эти добровольцы, когда успела с ними связаться? Прозевал! Петр Григорьевич снова стал корить себя. Не заметил, как в сарай вошла дочка и села рядом. Немного "помолчав, прошептала: