Подпольщики запаслись небольшими шашками с короткими шнурами, машина готова была в любую минуту выехать на операцию, а верное решение не приходило. Вербоноль собрал на совет боевую тройку...
Через десять минут после закрытия склада к главному входу подъехала грузовая машина. Рядом с шофером сидел офицер. В кузове — двое пленных и солдат с автоматом. Шофер вышел из кабины, поднял капот и стал возиться в моторе. Офицер внимательно наблюдал за наружным часовым. Тот походил у дальнего угла здания и скрылся за ним. В ту же секунду шофер и офицер вбежали в подъезд. Открыли дверь и наткнулись на второго часового. Офицер протянул ему бумажку. Солдат удивленно поднял глаза, но не успел произнести и слова, как сильный удар оглушил его. Вскоре послышались глухие шаги на втором этаже. Шофер и офицер присели за лестницей. Третий фашист медленно спускался вниз. Последняя ступенька была его последним шагом в жизни... Офицер и шофер выжидающе смотрели на двери, но никто не входил.
В эти минуты солдат в кузове машины напряженно ожидал появления из-за угла здания наружного часового. Почему он задержался? Что-то нужно делать — долго стоять опасно. Солдат спрыгнул на землю и побежал вдоль стены. На ходу вытащил нож и, не рассчитав, вместо маленького пореза сделал глубокую рану. Кровь брызнула на одежду. Из-за угла показался часовой. Солдат налетел на него и, вытянув руку вперед, попросил;
— Помоги перевязать...
Немец пошел с ним. Открыл дверь вестибюля и... как подкошенный свалился к ногам офицера. Пленные спрыгнули с машины и бросились в склад. Бегущему впереди офицер приказал:
— Ты — на четвертый. Через пять минут зажигай. Шофер метнулся на третий. Один из пленных побежал на второй. Офицер остался на первом.
— Трупы завернуть,— сказал он и направился влево по коридору. Толкнул дверь в первую комнату. Она была завалена простынями. Он подложил под них зажигательную шашку... На четвертом этаже подпольщик разбил бутыль со спиртом, и он растекся по полу. Бросив в него куль ваты и положив сверху шашку, поджег бикфордов шнур. Стремглав побежал вниз. На лестнице к нему присоединились шофер и второй пленный. В вес-тибюле взвалили на плечи завернутые трупы немцев. Вынесли на улицу и перебросили через борт машины.
Участники диверсии вскарабкались в кузов, помогли влезть товарищу с порезанной рукой. Заревел мотор, и машина рванулась вперед.
Вдруг багряное зарево ударило в небо. Этажи запылали одновременно.
А грузовик мчался по Пятнадцатой линии, все дальше увозя Андрея Вербоноля, Тимофея Оленчука, Алексея Борисова, Николая Боякова и Сергея. Они устроили фейерверк, какого еще город не знал.
Шведов навестил Антонину Карпечкину, работавшую в «сельхозкоманде». Ее отдел размещался на нижнем этаже Дома госучреждений. Недалеко от комнаты агрономов находился отдел «сортсемовощ», где служил Чибисов, но Тоня не знала его.
— Как работается? — спросил Александр Антонович.
— Одна видимость,— ответила Карпечкина.— Немцы заходят в отдел — мужчины встают, а женщины открывают папки и делают вид, что увлечены работой.
— С районами ты связана? Кого там знаешь?
— В Селидове Веру Чернуху, а в Марьинке Ивана Нездолю.
— Для подпольщиков и пленных нужны продукты.
— Постараюсь достать.
— Это задание,— сказал он.— И еще: пора тебе познакомиться с Чибисовым. Зайдешь к нему в отдел. Он предупрежден.
Карпечкина поехала в Селидово. Привезла яблок, зерна в госхозе не было. В Марьинке она встретилась с Нездолей, и тот пообещал регулярно присылать прямо к ней на дом зерно, муку и масло.
После поездки по районам предстояло познакомиться с Чибисовым. Перед самым перерывом на обед Карпечкина вышла из своей комнаты и словно невзначай заглянула в отдел «сортсемовощ». Минуты через три в коридоре ее догнал высокий молодой мужчина в двубортном коричневом костюме. Тихо спросил:
— Вы — Тоня?
— Да,— ответила Карпечкина и приостановилась.— А вы — Леонид?
— Точно.
— Мне сказали, чтобы я с вами встретилась. Они направились в дальний угол коридора.
— Мы должны выпускать и распространять листовки,— сказал Чибисов.— Работать будем втроем. Встречи на этом месте или в коридоре. Откроете двери в нашу комнату или пройдете мимо, если будет открыта. Я сразу же выйду. У вас в отделе появляться не буду...
Дня через три по пути в столовую ее догнал Леонид.
— Останьтесь после работы,— попросил он.
В пять часов сослуживцы Карпечкиной суетливо и поспешно попрятали папки и бумаги в столы, быстро разошлись. Тоня вышла последней. На лестнице ее ожидал Чибисов. Поднялись наверх и зашли в маленькую комнатушку. У стола стояла, держа на руках ребенка, невысокая светловолосая женщина с голубыми глазами.
— Это наш третий товарищ,— сказал Леонид.— Соня. Мы с ней будем катать листовки, а вы возьмите ребенка и ходите недалеко от ротаторной. Если кто появится, прикрикните на девочку: «Не балуйся! За-молчи»!
Карпечкина носила Нелю на руках, спускала на пол и водила по коридору. Так заигралась, что на какое-то мгновение забыла о ротаторной. Прислушалась и в тяжелой тишине ощутила удары собственного сердца. Померещилось, что прошло не полтора часа, а целая вечность.
Открылась дверь, и Антонина вздрогнула. Вышла Соня, забрала ребенка и кивнула на ротаторную.
Леонид складывал прокламации в стопку.
— Подвяжите вокруг себя сколько сможете,— предложил он вошедшей Антонине и отвернулся. Распахнул пиджак и заложил листовки за брючный ремень.— Вы пойдете первая,— снова сказал Чибисов.— Все передайте Алексею Ивановичу на Седьмой, дом семь. Запомнили?
Ей везло в этот день. Может, потому что другие обезопасили каждый ее шаг. Они установили и проверили, когда лучше отпечатать листовки, как их незаметно пронести. Борисов взял у Тони все листовки. Потом испытующе посмотрел на нее и, увидев затаенную грусть во взгляде, возвратил одну пачку. Карпечкина поспешила на Александровку, но у самого дома повернула и направилась к концлагерю.
Не раз до этого бродила вдоль черных стен. Она ничем не может облегчить участь бойцов, так пусть листовки вселят в них уверенность, пусть они узнают о побратимах, сражающихся на фронтах, о клятве воинов стоять насмерть у стен Сталинграда.
Антонина подняла небольшой камень, завернула его в несколько листовок и бросила через ограду...
На заводской стороне листовку о клятве бойцов-сталинградцев прочитал Холошин. О жестоких боях напоминали и покалеченные орудия, доставленные на завод для ремонта.
В цехе, где работал Иван Иванович, к электромотору имел доступ только смазчик. Два раза в смену он заливал подшипники. Его руками и можно было совершить диверсию. «Но как насыпать в чужую масленку опилок и песку? Ждать, пока подвернется удобный случай, или самому его подготовить?» — думал подпольщик Он ежедневно подходил к солдатам-слесарям и просил их вырубить то подкладку, то плошку. Немец наклонялся к инструменту, а Холошин брал скопившиеся за тисками опилки и ссыпал их в карман. В другом кармане был песок.
Смазчик проходил мимо станка Ивана Ивановича, и тот иногда заговаривал с ним. Сегодня, справившись о настроении, спросил:
— Слышь, друг, выручи. Станок аж пищит несмазанный. Если угроблю — немцы закатуют. В моей — ни черта не осталось.
— Ладно, отлей из моей,— ответил смазчик и протянул масленку.
Иван Иванович, не торопясь, достал свою, тщательно обтер ее и стал продувать горлышко. Смазчик постоял с минуту, потом вытянул шею, прислушиваясь к трансмиссии.
— Я сейчас,— сказал он и побежал в конец цеха. Холошин, не мешкая, присел на корточки, перелил масло в свою масленку, а в пустую насыпал опилок и песку, добавил немного масла и подал возвратившемуся смазчику.
— Да ты почти все забрал,— недовольно проворчал тот.
— За мной не пропадет,— ответил токарь.— В кладовой немец тебе не откажет.
— Ладно, готовь магарыч.
Вскоре смазчик возвратился из кладовой, подошел к мотору, поднял крышку подшипника. По наклону масленки Иван Иванович понял, что она заполнена до краев. Заправив подшипники, смазчик пошел вдоль привода.
Холошин исподлобья поглядывал на мотор. Уже минуло полчаса, а он по-прежнему равномерно гудит, вращает привод, работают станки. «Неужели впустую? — тревожно подумал он.— Чернов уверял, что опилки — смерть для мотора. А если они остались на дне масленки?.. Вон сколько орудий приволокли на ремонт. Наши их уродуют, а мы будем возвращать в строй. Работка, ничего не скажешь».
Иван Иванович не увидел едкого сизоватого дымка. Его заметил смазчик и закричал:
— Мотор! Мотор горит!
Цех опустел моментально. Первыми выскочили солдаты... Появился Фабер, приказал немцам построиться и повел в цех. Мотор накрыли брезентом. Когда дым рассеялся, позвали рабочих, У Холошина радостно екнуло сердце: он увидел на полу опрокинутую масленку смазчика. Ее перевернули во время паники. Остатки масла вытекли и перемешались с землей и опилками.
Фабер велел принести из конторки стол и поставил посреди цеха. По одному подзывал рабочих и спрашивал, как могла произойти авария. Никто ничего не знал.
После мастер Прокуров объяснил рабочим:
— Шеф пришел к выводу, что мотор старый, потому и сгорел.
А Холошину шепнул:
— Во время аварии замкнулся трансформатор. Из строя вышла турбина. Затихла месяца на три-четыре.