А потом он попробовал думать. Даже наган подтащил под себя, в прямом смысле уселся на него, хотя дверь и была закрыта, и если бы снова постучали, успел бы до него дотянуться. Самое обидное, когда жевал, когда уничтожал всю эту отличную снедь, страх отступил, зато когда попробовал пить дальше, страх вернулся. И водка, как выяснилось, не помогала. Вернее, что-то от нее внутри тупело, не было уже таким острым, режущим, но осознание страшной, смертельной и бесславной опасности не проходило.
Все же к утру водка кончилась. Рыжов слегка воспрял, когда заметил за окном первые признаки рассвета, привел себя в порядок, но это у него тоже не слишком получилось. Он оставался пьяным, как зюзя, даже мысль появилась, когда брился – и как же на это посмотрит кто-нибудь из начальства, когда его вызовут? То, что его решили не брать в номере, а вызвать куда-нибудь, чтобы там, именно там, в управлении каком-нибудь и забрать, он не сомневался…
И неожиданно для себя он вдруг разделся и лег спать. Спал долго, так долго, что и сам удивился. Всегда пробовал даже во сне понимать, сколько же времени, а тут… Уговаривал себя не просыпаться, спать дальше, словно это могло хоть в чем-то помочь, спасти его от чего-то, чего он и представлять себе не хотел. Он поднялся лишь когда снова стало смеркаться.
Как ни удивительно, похмелья почти не было. Во рту остался неприятный привкус, хотелось вымыться в бане, чтобы смыть с себя на редкость неприятную липкость на теле, но голова не болела. Он вымылся под теплой водой, вытерся с радостью, будто это действительно могло его очистить от ночного страха и последствий выпивки. В себя, однако, пришел когда уже стало совсем темно.
За окном мела ставшая привычной ленинградская пурга, не в меру сырая, тяжелая, и не скажешь, что осенняя, скорее зимняя, только все же от другой зимы, не московкой, и почему-то она казалась соленой, как ветер, который вчера вечером задул, когда он отправился на встречу… с темным незнакомцем.
А потом раздался стук в дверь, он открыл, почти равнодушно, хотя сознавал, что именно такой усталости и равнодушия ко всему, что может с ним произойти, скорее всего, от него и ждут те, кто… Но это оказались не хмурые, неразговорчивые люди, которые пришли за ним, а горничная. Она была молода, в косынке с узлом сзади, как в прежние годы носили красные косынки комсомолки, только у нее была не красная, а белая, как и передник. Она вытирала слезы, и что-то говорила, он даже не сразу понял, что именно.
– Кирова убили, Мироныча нашего, только сегодня… В Смольном убили.
Вот тогда Рыжов удивился по-настоящему, зачем ему это сказали? Так же молча, как и открыл дверь, он закрыл ее, сел в кресло, поковырял ставшие холодными и отвратительными даже на вид, блинчики, потряс зачем-то пустой бутылкой. Мыслей в голове не было никаких.
И все же следовало что-то делать. Он решился, еще разок выпил воды, пить все же хотелось, и позвонил Сабурову на Гороховую. Телефон-то он все же каким-то образом вспомнил. Трубку подняли сразу.
– Говорите, – прозвучало на том конце линии.
– Говорит следователь Рыжов из Москвы. Соедините меня с товарищем Сабуровым, мне нужно…
– Что? Кто говорит… Ах, да, понятно, вы из Москвы. – Голос оставался враждебно-резким, но в нем уже не было напора, который, возможно, лишь немногим отличался от прямой грубости. – Только вы ошиблись, товарищ следователь, я могу ответственно объяснить вам, что никакого товарища Сабурова тут нет, это уголовный розыск…
Рыжов настолько не ожидал такого оборота событий, что даже попытался было спорить немного. Но все-равно ничего не добился, ему раз за разом отвечали, что никакого Сабурова тут нет, и никогда не было, и он зря только тратит время на эти расспросы, и работать мешает… Рыжов, когда сообразил, что ничегошеньки не добьется, положил трубку. Посидел, бездумно глядя в окно. Там все оставалось по-прежнему, только темень немного разошлась, видимо, включили какие-то фонари поблизости.
И почему-то заодно с этим светом, он стал понимать, что все его контакты тут, в Ленинграде оборвались. Все же, он решился и снова набрал номер, который тоже почему-то помнил, который должен был связать его с товарищем Мураном, но… Его тоже не было. И снова ему говорили, что о нем никто ничего не знает. В конце-концов трубку там, куда он пытался дозвониться, взял кто-то из начальников, и он уже не стеснялся, рявкнул так, что даже мембрана завибрировала:
– Да что же вы, товарищ, пристали… У нас полно работы, а вы отрываете от дела… Нет у нас никакого Мурана, и перестаньте звонить, не то я вынужден буду принять меры!