— Вы ведь тоже военный, — неожиданно сказала женщина.
Михаил машинально кивнул, тут же спохватился, что окончательно выдал себя, но отступать было поздно, а отрицать бессмысленно. Все равно выдавала выправка, которую никакими гражданскими одеждами не прикроешь.
— Ну и что? — спросил он с вызовом.
— Ничего. Просто вам тогда и вовсе не следует идти на Лупу. Люди здорово против военных настроены, фашистами обзывают, русскими свиньями.
— Вам-то что за дело? — спросил Михаил, подозрительно вглядываясь в женщину.
Та усмехнулась. Без злобы, но с горечью сказала:
— Ав том дело, парень, что я и есть та русская, которую обзывают. И у меня вовсе нет желания петь новый молдавский гимн, который, знаешь, как начинается? «Вставай, поднимайся, румын!» И чтоб внуки мои учились в школе на румынском языке — тоже не хочу. Ну да ладно... Идти тебе прямо. Через три квартала, свернешь налево, потом через два — еще раз. Там и будет то, что ищешь. Больше ни у кого не расспрашивай, будь осторожен, сынок.
— Спасибо на добром слове, — торопливо поблагодарил Михаил и быстро пошел прочь. На углу оглянулся. Пожилая женщина стояла на том же месте и смотрела ему вслед, как бы благословляя. Михаил взмахнул на прощание рукой и свернул за угол.
Предстояло решить задачу со многими неизвестными. Даже если удастся проскочить кольцо пикетчиков и перебраться через стену, опоясывающую городок, его запросто могут пристрелить свои. По периметру внутри ограды наверняка ходят патрули. Они не станут разбираться с каждым, кто ночью полезет в полк... Такой вариант слишком рискованный, на него можно решиться лишь в самом крайнем случае.
Но что придумать? И та, и другая сторона на стреме. Человек с ружьем сперва действует, потом осмысливает совершенное. Не для того бежал Михаил из-под расстрела, чтобы схлопотать случайную пулю. Доказать свою невиновность возможно, если удастся, как минимум, сохранить жизнь.
Синева, постепенно окутывающая улицы, все больше сгущалась. Свежевыбеленные мазанки тонули в густой россыпи садов, сквозь плотный строй деревьев едва просматривались тускло светящиеся оконца, придавая переулкам особую таинственность, усугубляемую глубокой тишиной. Шаги редких прохожих, ступающих по мостовой, казались осторожными, будто человек не идет, а' крадется, слегка касаясь земли ногами.
К центральному КПП десантников Михаил Обут вышел внезапно. Из-за угла увидел знакомый домик с пологой крышей и широкой дверью, в проеме которой стоял часовой. Здесь сходились три улицы, образующие небольшую площадь, помимо уличных фонарей ее освещал установленный на КПП прожектор. Пронзительно-фиолетовый луч его был настолько сильным, что буквально подталкивал в спину прохожих, поторапливая поскорее миновать освещенное пространство.
У ворот лежащие крест-накрест громоздились бетонные плиты с торчащими по бокам металлическими прутьями арматуры. Ни въехать в полк, ни выехать из него было нельзя. Завал охраняли вооруженные патрули. Михаил насчитал курсирующие вдоль КПП четыре пары волонтеров.
Как же ребята тут живут? Как поддерживают связь с внешним миром, завозят продукты, почту?.. Сквозь такой кордон не проберешься. Десантникам не позавидуешь, но Михаил отдал бы сейчас все на свете, лишь бы очутиться в их рядах.
Он пересек площадь, чуть свернул влево. Улица пошла на уклон, уводя в сторону. Идти вдоль заграждения Михаил не решился, не следовало привлекать к себе внимание. Обойдя пару кварталов, он снова, прячась в тени, приблизился к ограде. Неожиданно повезло. Он услышал, как несколько волонтеров, собравшихся в кружок, о чем-то заспорили. Один, с бородой, вытащил из кармана бутылку, тотчас пошедшую по рукам.
Перебегая от дерева к дереву, Михаил приблизился к стене. Теперь до нее оставалось не более четырех метров. Их можно преодолеть в несколько прыжков...
Волонтеры засекли его поздно. Кто-то закричал, когда Михаил уже перемахнул через стену: что для него какой-то двухметровый забор, пусть даже с колючкой наверху. На спецучениях десантникам приходилось преодолевать и не такие препятствия.
Оказавшись внутри ограды, Михаил попал в то самое полымя, которого опасался. Часовой, конечно же, заметил нежданного гостя. Клацнул затвор автомата, и окрик: «Стой! Кто идет?» заставил Михаила похолодеть. Не хватает, чтобы свои подстрелили. Он застыл на месте и заорал:
— Стою! Стою, мать твою!..
Позднее, уже в штабе, куда Обута под конвоем привел все тот же задержавший его патруль, солдат, когда его спросили,
что он ворон-то ловил и «летающего» через стену не подстрелил, смущенно оправдывался: