— Да, все правильно, — сказал Я-Хью громко, хотя достаточно было подумать.
— Они ничего нам не сделают, дорогая, — торжествующе прокричал Тезье, зная, что его слышат и оба Эверетта, и обе женщины, и девочка, и два адвоката, и двое полицейских, все это существо, назвавшее себя Я.
— Пусть они уйдут! — крикнула Жаклин. Она хотела еще час поспать, ночью ураган дважды взламывал систему безопасности, во сне она чувствовала, как восстанавливаются стены, привычно и торопливо, она хорошо засыпала под эти ремонтно-строительные звуки, означавшие, что жизнь продолжается, настоящая жизнь, о какой она мечтала девочкой. Париж! Эйталиева пирамида, несокрушимая и вечная! Опера Эрве, ежедневно представавшая перед зрителями-слушателями в новом архитектурном решении, это было нескончаемо прекрасно — настоящая жизнь. А она была девочкой из провинции, где реки то и дело подмывали непрочные берега, и бедным семьям, таким, как семья ее родителей, работавшим на фабрике роллов, приходилось переезжать, теряя деньги, заработанные честным трудом. Такова жизнь, таков порядок, такова природа. А она смогла вырваться, стать парижанкой, выйти замуж…
— Пусть они уйдут!
Она была права. И Тезье был прав. Они хотели жить в реальности, которую считали своей. Нормальное человеческое желание — сохранить себя. Сейчас, когда память изменилась, уже и Тезье не помнил, не знал, никогда не думал о такой теории, как квантовая статистика миров. Почему он должен был об этом думать? Всю жизнь — после стажировки в Ганновере — Тезье занимался квантовыми компьютерами и достиг в этой области таких успехов, что был номинирован на Нобелевскую премию три года назад. Премию не получил, она досталась трем физикам из Соединенных Штатов Обеих Америк — уж эти-то своего не упускают никогда! — но все равно был горд, и Жаклин гордилась мужем.
Все было хорошо в их налаженной жизни: сыновья служили в ооновской группе на Луне, там, в отличие от родной планеты, спокойно — нет атмосферы, нет и ураганов. А Ник жаловался — к ураганам люди привыкли, ураган — родное, всегдашнее, а на Луне приходится привычки менять, инстинкты сдерживать, рефлексами учиться управлять. Но все равно там лучше, и старость свою Шарль с Жаклин собирались провести у детей в Даль Томенте.
Я, так неожиданно прерваший их благополучие и потребовавший — ужас, ужас! — смерти Шарля, Я даже не террорист, а какой-то вселенский кошмар!
Я-Хью отступил в кабинет, оставив Тезье подпирать дверь в спальню. Дверь, которой не станет через несколько минут — ураган «Денис», следовавший в кильватере «Давида», доберется до парижских высоток и сложит их, как карточные домики, обычное дело, надо только держаться друг за друга, остальное — вопрос техники выживания, техники восстановительной экологии и техники приспособления, а этому их учили с детства, каждый знал свое место в постоянно менявшемся мире, самом лучшем из миров.
Я — здесь, в кабинете. Весь: Я-Хью, Я-Марк, Я-Алан, Я-Ализа, Я-Лаура, Я-Вита, Я-Шеффилд, Я-Кодинари, Я-Карпентер и Я-Остмейер. Вся десятка. Я — в пространстве и времени этой реальности. И нужно решать.
Я-Хью: Релаксация заканчивается. Тезье потерян — его память полностью приспособилась к новой ветви, которую он сам и создал своим вычислением, сместив максимум распределения всего лишь на величину кванта действия.
— Хью, — сказали Я-Алан и Я-Ализа. — Я не могу принять решение, не зная новых граничных условий задачи.
— Мы их знаем, — возразил Я-Хью. — В пространстве — Вашингтон, во времени — июль тысяча девятьсот восемьдесят второго.
— Вот именно! — вскричал Я-Алан. — Вы, Хью, умерли в тот день. В ваших уравнениях нет и не могло быть стрелы времени, они обратимы. Вы не могли оказаться в реальности две тысячи тридцать второго года, через полвека после смерти! Если сознание ветвится, вы должны были продолжать жить во множестве других ветвей!
— Да, — с легким презрением к недостаточно лабильному уму Бербиджа отозвался Эверетт. — Я и оказался именно потому, что продолжил жить, ничего не зная о собственной смерти, которую сам спровоцировал…