— Не ваше дело, кто мне его мне дал, — фыркнула Дильруба, перебив Хюмашах.
Султанша снова выдохнула, она поняла, что никакие доводы и убеждения не помогут. Дильруба была упряма, больше, чем нужно в её возрасте. Хюмашах даже не могла представить, сколько головной боли она принесёт мужу с таким характером. Вероятно, стоит жалеть пашу, а не эту девочку. В любом случае она ребёнок, напуганный и не имеющий выбора. Как только траур закончится, Ахмед примет решение о судьбе Халиме. Вряд ли её участь будет завидной. Лучше Дильрубе этого не видеть. Меньше минуты колебаний, и Хюмашах подняла руку, коротко взмахнув. Двое стражников выступили вперёд, они быстро обезоружили девочку и, взяв её под руки, повели к выходу.
Она пиналась, кричала, срывая голос, и весь гарем слышал крик напуганной, полной ненависти девчонки. Халиме прижалась к двери своих покоев, услышав голос дочери. Её не выпускали, заперли уже как сутки, и всё это время она не могла найти себе места. Она молилась, выпрашивая милости для детей и силу для себя, чтобы защитить их. Но услышав разрывающий коридоры крик, она припала к дверям, обессиленная, и, прикусив губу надеялась, что Дильрубу хотя бы оставят в живых. Ведь Султан так любит эту девочку, свою милую сестрёнку, он так её любит… Халиме медленно опустилась на пол, казалось, жизнь покидает её, но нет, эта слабость лишь признак беспомощности. Но если бы открыли эти двери, если бы дали ей сделать шаг из комнаты, она бы своими руками разорвала каждого, кто прикоснулся к её дочери.
«Бедная девочка», — подумала про себя Хюмашах, наблюдая, как Дильрубу уводят вдаль по коридору. Её выведут на улицу, посадят в карету и в сопровождении конвоя из стражи и слуг отправят к мужу. Всё чинно и благородно, словно так и должно быть, словно невеста счастлива, а муж любим. «Она ещё приставит нож к нашему горлу», — сказала себе султанша, понимая, что когда Дильруба вырастет, месть станет её целью и единственным желанием. Но Египет далеко, а до реальной власти нужно ещё ума набраться. Возможно, к тому времени они выберут для неё какой-нибудь другой вариант.
***
Когда спустились первые сумерки, девушки начали собраться в общей комнате, как раз к подаче ужина. Не было разнообразия фруктов и сладостей, вместо вкусных блюд только пресная каша, а из десертов — халва. Первые три дня Султан запретил какие-либо излишки. Но ограничением в еде ничего не закончилось, девушкам запретили петь песни, играть на музыкальных инструментах, читать любые книги, кроме религиозных, запретили даже много говорить и смеяться. Так должно было продолжаться первые три дня после похорон. Потом траур станет легче, но уже сейчас, на закате первого дня, гарем умирал от скуки и задыхался в установленных рамках. А ещё во время траура все султанши старались проводить в гареме как можно больше времени. Они выходили на завтрак, обед и ужин, во время чтения священных книг и просто среди дня, чтобы своим примером научить девушек смирению.
На деле мало кто из них на самом деле скорбел. Возможно, им было в какой-то мере грустно, возможно, жаль, но всё остальное было лишь поддержанием авторитета. Утверждение своего статуса как жен султана, которые должны считать дуруг друга чуть ли не сёстрами, а вовсе не врагами и соперницами. И не важно, что думала каждая из них на самом деле. Селен и Кёсем вместе вошли в общую комнату гарема, где для них уже был накрыт отдельный стол. Они сдержанно пожелали всем приятного аппетита и, обойдя другие столы, устроились за своим. Детей султанши тоже не обошли стороной, правда всех племянников Хюмашах собрала за своим столиком, будто бы желая окружить себя детьми. Она улыбалась им, нежно щипала за щёки и называла самым большим чудом в её жизни. За тем же столиком сидел и Джихангир, всё ещё не знающий, что на самом деле произошло, и почему все вдруг смотрят на него с жалостью.
— Жаль его, — проговорила Кёсем, наблюдая как им подают тарелки с кашей. В отличии от той, что ели девушки, каша для султанш и Шехзаде была дополнена фруктами, чтобы та не была через чур безвкусной.
— Когда-то ты забрала на воспитание Османа, может мне отдадут Джихангира? — В раздумьях проговорила Селен. — Я была с ним почти с момента его рождения. Кто знает, может быть, если бы Фатьма была обычной госпожой, я бы никогда не попала в покои Повелителя. — Она вздохнула. — Как порой интересно нами распоряжается судьба.
— Думаешь, Повелитель бы не обратил внимание? — Кёсем улыбнулась, представив, как бы могла в таком случае сложиться их жизнь. — Может быть. Но у тебя прекрасная дочь и ты сидишь здесь, а не среди безымянных рабынь. — Она погладила Селен по руке. — Но на счёт Джихангира ты права, спроси Повелителя, мальчику нужна мать.