Еще через неделю случилось событие, которое почти перессорило меня со всеми учителями. Мы и так уже редко ужинали вместе, совсем не вели долгих разговоров, никто не покупал коньяк. А может, покупал, но ставил на стол после моего ухода из столовой. Однако, если до этого мы хоть как-то раздували угли наших отношений, то теперь я, со своей стороны, а они ― со своей, просто помочились на них, породив зловонное шипение.
Дело в том, что я написал Ставнину еще одно письмо, в котором предложил (под мою, ясное дело, ответственность) выводить девочек хотя бы раз в неделю на реку. Мы могли бы, писал я, выбирать пасмурный день, чтобы солнце не повредило белизну их кожи, и хотя бы час купаться. Это сильно укрепит их мышцы, придаст энергии. Я крепко напирал на пользу теннисных туфель, на то, что девочки занимаются теперь охотно, ждут не дождутся первой песни, первой репетиции. И Ставнин, видимо, до сих пор принимавший меня за простодушного преданного человечка, согласился. Больше того, он попросил меня разучить с девочками первую песню, когда ее привезут в пансионат. Это сэкономило бы ему значительные средства, а я бы получил небольшую премию. Если я согласен, писал он, мне нужно лишь сказать об этом Одри, который и привез письмо.
– Согласен, ― сказал я Одри.
– Вот и ладно, ― обрадовался Одри, ― поеду домой. Новый фильм достал с ней.
“Шар ада” называется. Ужасы.
А вечером мне, вместо положенных пяти, пришло двадцать тысяч.
Я рассказал учителям. Такое обычно называют ― поделился. И трещина между нами превратилась в пропасть. Я старался не попадаться им на глаза, ел очень быстро, но время от времени мы сталкивались в столовой или на улице. Тогда они ехидно кололи меня.
– Ну, что, купали сегодня своих грязных малышек?
– Не забудьте вымыть им между ягодицами, я слышал, там самая паутина.
– Боюсь ви будете должны спустить и заново набрать реку: столько грязи сойдет с ваших подопечных и, вероятно, с вас.
И много-много-много такого еще.
Самое смешное, что дни стояли солнечные, и купаться с девочками мы пока не ходили.
Но пришел и пасмурный день, который показался мне лучше любого солнечного. После занятий я забрал девочек. Последний урок вел у них Ролан Петрович. Он зло посмотрел на меня и обиженно сказал:
– А, дождались. Ну, сегодня вниз по реке поплывут литры вашего семени.
Они говорили уже что попало, но я не обращал внимания. Нужно было либо драться, либо терпеть. Я терпел ради девочек и денег.
Мы прошли через будку Всеволода Федоровича. Он был единственным членом коллектива, который никак не изменился по отношению ко мне (даже Стаканыч ставил поднос с едой тяжело и ревностно). Разрешение о купании пришло от начальства, а приказы сверху он не обсуждал. Он только придумал для меня портативную красную кнопку, аналог той, что была в спортзале на стене. “Если что, жми, я прибегу с розгами на берег”, ― повторял он.
– Штаб, ― назвал я сегодняшний пароль, и мы вышли. Картина была что надо. По полю в сторону реки шли три девушки в платьях девятнадцатого века, в шляпках и перчатках. Сзади шел я ― в спортивных штанах, черной спортивной футболке и кроссовках и нес сумку с полотенцами. Поначалу я немного нервничал: вдруг они одурачили меня и сейчас сорвутся в разные стороны. Но потом увидел, как тяжело дается им прогулка в их башнеподобной обуви и понял, что бояться нечего.
Дианочка, Катенька и Дашенька смеялись и матерились. В пансионате я запрещал это делать, а тут услышать их никто не мог. Хуи так и летали в июльском теплом воздухе. Мы оказались на берегу.
Девочки уже давно приняли меня в подруги, так что стали раздеваться, вообще не стесняясь. Я только успел расстелить большое бирюзовое полотенце. Платья, юбки, чулки, корсеты и панталоны посыпались на него. Это купание (которое, забегая чуть вперед, так и осталось последним совместным) запомнилось мне на всю жизнь и стало решающей ступенью к моим девочкам. Я попробовал удержать себя от наблюдения, но скоро сдался.
Видели вы когда-нибудь обнаженную девушку семнадцати лет? Да, возможно, когда вам было семнадцать и вы не могли достаточно оценить ее. Когда вы оба выпивали пива или вина и раздирали ее, как жареную куриную ногу, а надо было ― вдыхать ее как цветок. Кто знал в том возрасте, что дальше будет только хуже. Что подруги будут становиться все безысходнее и сговорчивее, что жена будет так похожа на свою мать, а слово “приключение” покроется пылью вместе с детской книжкой на полке. Кстати, про жену и мать я узнал от приятеля-историка, так как собственной жены у меня сроду не водилось.
Дианочка, Катенька и Дашенька звали меня с собой, но я мужественно лег на берегу, объяснив свои нелогичные действия необходимостью охранять одежду. Они пошли в воду, подняв руки к груди. У них были одинаковые спины, совсем худые. У каждой на спине и ягодицах виднелись шрамы от розог. Дашенька плеснула водой на Катеньку, та вскрикнула. Дианочка смело присела по шею, вращая руками, словно пытаясь согреть реку. Катенька нырнула с головой, Дашенька ― за ней. Они брызгались, топили друг друга, боролись с течением, скрывались под водой, задерживая дыхание. Я подумал, что, будь я режиссером, я бы сошелся со сценаристом, который пишет такие вот сценарии. “Подружки у воды”, “Брызги тел”, “Подружки у воды. Возвращение в реку”.