В Слизнево я раздобыл немного полезных сведений. Оказалось, недалеко от деревни лежит дорога, по которой можно добраться до Обнинска. Я ничего не знал о нем, кроме того, что там есть молочный завод. “Попьем молочка”, ― подумал я.
Перед тем как покинуть нашу ночную стоянку, девочки сложили новый костер и сожгли свои платья, ботинки, шляпки. Группа “Дагерротипы корсетов в студеной воде” прекратила существование.
В Обнинске мы позавтракали. Девочки, наконец, получили долгожданные бургеры, картошку фри.
– Ооо, ― мычала Катенька, ― как вкусно. Это тебе не крем-брюле из артишоков.
Я взял им по второй порции, а сам пошел искать квартиру. Я шел, как пьяный, это чувство преследовало меня с момента побега. Все получалось, словно невидимые козыри сами лезли в руки. Я был уверен, что жилье отыщется мгновенно. И действительно: у третьего же дома я увидел объявление “Сдам славянам”. “Надеюсь, не всем сразу”, ― усмехнулся я.
На лавке сидел нетрезвый мужчина в засаленном полосатом халате и курил.
– Не знаете, кто сдает? ― спросил я.
– Я.
– Вы?
– Я. Если вы славянин.
– Славянин. А вы сами где живете?
– Здесь. У меня много квартир. Я очень богат.
И он распахнул халат. На груди, среди волос, зеленела татуировка: “Золото партии”. Видимо, символ богатства.
– Мне нужна квартира, ― сказал я.
– А зачем тебе? Девочек за ноги трогать?
Я вздрогнул.
– Ха-ха-ха. Скажете. Не по-славянски это.
Мы сговорились с ним на две недели за десять тысяч. Он поднялся и стал колотить в окно первого этажа. Высунулась недовольная голова, приделанная к женщине.
– Лиза, дай ключи. Я славян нашел.
Я отдал деньги. Хозяин вдруг засомневался:
– Слушай, а ты случайно не Н-ков? Лицо знакомое у тебя. Лет восемь назад не ты…
– Нет, я П-ов. Показать документы?
Паспорт его успокоил. Не зря я тогда отбросил отцовскую фамилию и подобрал мамину.
Квартира была двухкомнатная. Девочки мои радовались. Тем более, что я сходил на рынок и накупил там всего женского. Они совсем уже не походили на озорных юных дам девятнадцатого столетия. Это были обычные школьницы последнего выпускного класса, каких я повидал сотни. Они по очереди запирались в ванной и пропадали там по часу. Выходили и надевали новую чистую одежду. Джинсы и футболки шли им не хуже платьев. Они по привычке ходили прямо, как в корсетах, но уже начинали сутулиться. И бледность, аристократическая бледность, уступала место морозному русскому румянцу. Что никак не уменьшало моей любви к ним.
Неожиданно Дианочка вспомнила, что сегодня ― день ее рождения. Самая маленькая на вид она оказалась взрослее всех. Я решил, что пока еще опасно выходить всей нашей огромной компанией и снова отправился за едой один. Мы ели пиццу, пили пиво, смотрели телевизор. У себя в Одинцово я мог часами лежать на диване, утонув в воспоминания, а здесь у меня бурлило целое общество. Не хуже того, что было с учителями в первые дни моего пребывания в пансионате. Я даже спросил у девочек про феминизм. На что Дашенька коротко ответила, что существует он единственно потому, потому что о нем говорят, а так и обсуждать неинтересно. Я вспомнил перекошенные лица учителей, когда они обсуждали тот же вопрос и улыбнулся.
До вечера мы не умолкали, а потом девочки устали и пошли спать в другую комнату. Кажется, все порядочно выпили. Я сгреб остатки еды, коробки и бутылки в одну кучу и лег на диване. В голову мне забрела хроменькая идея: посмотреть телевизор, но уже повнимательнее. Что если нас ищут? На это я должен был отреагировать, несмотря на то что был пьян. Я перелистнул каналов пятнадцать, прежде чем сообразил, что Ставнин едва ли подастся в полицию: девочек моих он, по сути, украл. А учителя могли оказаться обычными уголовниками. Разве нет среди уголовников учителей танцев, вокала? Да полные горсти.
Мой взгляд остановился на спортивном канале, но я быстро переключил, ведь спорт я недолюбливал: теперь я уже могу совершить это признание. Одно дело следить, как девочки красиво кидают мяч через сетку, а другое – смотреть, как с вышки в воду падают люди в трусах. Я переключил на религиозный канал. Под него всегда хорошо спалось. Шла передача про церковного пса, прибившегося к церкви несколько лет назад. Звали его Исаак. Я с удовольствием смотрел, как дьяк учит его давать лапу для пожертвования. Исаак лаял, смиренно поскуливал, а я стал засыпать, когда в дверь постучали.