Ромка позавтракал (теперь ему снова давали приличную пищу), принял “Зверобор”, Алексей отвез его вниз. Там уже стояла примерочная. Алексей разложил сценарии.
– Давай начнем вот с этого попроще. Говоришь громко, но не сильно. Так, чтобы услышали. Там в примерочной – джинсы. Начинаешь их мерить, через какое-то время я звоню. Возьми.
Он дал Ромке экземпляр сценария.
– Ну что, прогоним?
Ромка зашел в примерочную. Снял больничные штаны. Начал натягивать джинсы. В этот момент Алексей крикнул:
– Звоню.
– Какого черта? Кто там еще?
– Молодец, отлично! – сказал Алексей и дописал это карандашом в сценарий.
– Алло, – недовольно сказал Ромка.
– Алло, привет.
– Привет, привет.
– А ты зачем два раза сказал привет?
– Смотри, мне кажется, что так я даю понять, что тороплюсь, не очень хочу разговаривать. Ну, потому что дальше выяснится про свиней.
– Хм, да, ты прав. – И Алексей снова сделал пометку в сценарии. – Продолжим. Ты что – не можешь говорить?
– Да, могу в общем.
– Как дела?
– Да-а… по-разному.
– А что случилось?
– Да ну что я тебе буду рассказывать…
– Ну, если это секрет…
– Да какой секрет… В общем, у деда в деревне всех свиней украли. Четыре штуки. А собаку отравили, чтоб не лаяла.
– Ужас какой.
– Ага. Вот надо ехать. Мать последние деньги собрала. А у меня сессия не закрыта. Придется ехать. Где я этих свиней куплю? Дед там рыдает, в сарае целыми днями сидит, корыто гладит, из которого они ели.
– Да-а…
– А билетов на завтра нормальных не осталось, поеду плацкартом “Москва-Душанбе”. Короче, не жди меня.
– Так, “грустно усмехается”, – прочитал Алексей, – усмехнись.
– Хах.
– Чуть грустнее.
– Ха-ах.
– Отлично! Слушай, ну просто отлично. Тут я тебе говорю, ну, пока, ты говоришь, пока, надеваешь свою одежду и выходишь. Все. Давай еще пару раз прогоним, а потом без бумажки уже попробуешь, по памяти?
К обеду Ромка полностью выучил текст. Алексей, простой, как голубь, радовался их успехам. Вечером он доложил Александре, что “дела идут”.
– Как он?
– Очень хорошо, Александра Ивановна. Сам что-то предлагает, быстро учится, ведет себя спокойно.
– Двух недель хватит вам?
– Думаю, да. Завтра два текста еще выучим. А как все закончим, будем уже с реквизитом настоящим пробовать, без подсказок.
Две недели Ромка и Алексей гоняли тексты. Ромка сдружился с медбратом, как можно сдружиться с детской сабелькой или резиновыми сапогами. Просто другого выхода у него не было.
Тексты шли хорошо. Ромка попросил Алексея договориться, чтобы в первый день сопровождал его именно он.
– Я постараюсь, – пообещал Алексей. – Сам хочу с тобой выйти. Мы тут целыми днями работаем, как подорванные. Я по улице не гулял днем не знаю сколько. “Фанты” жуть как хочется. Вот просто взять и пройтись с баночкой.
– Мне тоже, – сказал Ромка. – “Фанта” – вещь.
– Давай знаешь что, – Алексей оглянулся, – выйдем и не сразу пойдем в одежду, а в продуктовый заскочим, выпьем по “Фанте”.
– А мне можно? – спросил Ромка.
– Конечно! “Фанту” всем можно, там же апельсины.
В эти же репетиционные дни Ромка окончательно раскусил главное побочное действие “Зверобора”. Он давал надежду. Вероятно, этот эффект Александра не учла. Или упустила в спешке. А может, рассудила, что надежда ничего не решает. Ведь что требовалось от “Зверобора”: чтобы человек поверил, что только с ним он хорошо спит, легче переносит катастрофы каждого дня, с удовольствием ходит в спортзал, пополняет соцсеть; что скучные люди, не желающие разделить его веселье, бродят где-то далеко. Возможно, даже в другой стране, за забором.
Ромку давно оставили страхи. Он больше не боялся Леонида и простил его, хотя и угодил сюда благодаря ему. Помогали и “Зверобор”, и сочувствие. Ромка часто вспоминал прошлую жизнь. На работе они с коллегами сильно осуждали расизм, домогательства, старались лишний раз угостить уборщицу из Калмыкии сливой или жвачкой. Но только теперь Ромка задумался: а каково живется расисту? Как быть насильнику? Не их же вина, что общество ополчилось против их увлечений. Легко пробовать пирожки со всего мира на какой-нибудь залитой солнцем ярмарке. А ты пойди – просочись сквозь страшные темные переулки в поисках приличной жертвы, которая не закричит раньше времени. Поэтому, глядя на Леонида, Ромка не испытывал ничего, кроме сострадания.