Кириллыч стоял и не двигался. Ему вспомнились чьи-то трогательные детские стихи:
… Все в крови прилетели совята
И опять улетели куда-то.
И кричат: “Будем вечно летать,
Не хотим в кипятке умирать…
Отпусти ты нас! Хоть ты не птица,
Станем истово вместе молиться.
И покой тебе, мир тебе вымолим,
С добрых рук твоих кровушку вымоем…”
Только когда он шагнул к ящику, он понял, что это его стихи.
Кириллыч выбрал совенка, который сидел в правом нижнем углу, и решительно направился к котлу. Совенок крутил головкой и смотрел так, как будто все знал. У него были мягкие детские перья, теплая грудка. Кириллыч держал его обеими руками. Вот он занес его над котлом. Сердце колотилось, и неизвестно – чье сильнее. Кириллыч выдохнул, и в это мгновение “палач” схватил его за руки. Толпа сделала громкое всеобщее “аааах”. “Палач” аккуратно забрал совенка, положил его в ящик и укрыл тканью. На сцену поднялись помощники и помогли очистить ее. Кириллыч стоял, как в бурной реке. Голова плыла, он пошатывался.
Как-то особенно сильно ударил гонг. Кириллыч посмотрел туда, где сидела старуха. До чего она его довела! Из-за этого будущего он превратился в слепого зверя, одураченного тщетной погоней. На секунду ему захотелось спрыгнуть со сцены, броситься на нее и проломить ей голову ее же палкой. Кем он стал за один только час!
Приближенная подняла табличку “Перерыв”.
Кириллыч спустился со сцены. Люди торжествующе хлопали его по плечу, словно он победил. Он не заметил, как на площади появились столы с закусками, чаем, кофе и выпивкой. Кириллыч ощутил зверский голод. Он подошел к столу, где не было никакой очереди: ему хотелось скорее. Там торговали чаем, мясом, хлебом. Мясо жарили прямо тут: на столе стояла плитка, на ней сковорода с шипящим маслом. Кириллыч достал деньги, показал на бифштекс. Едва мясо обжарилось, он показал: достаточно и схватил тарелку. Закапал кровавый сладкий сок, Кириллыч жадно ел. Он купил еще полбуханки хлеба, два стакана очень сладкого чая и съел и выпил все.
К нему подошла одна из приближенных с Пчельницким. Женщина передала ему записку:
СМС
Продолжение – через полчаса.
Все разбрелись по столам и ели. Кириллыч решил пройтись по улице. Он выбрал первую попавшуюся и прогулялся туда и обратно. Вернувшись на площадь, он увидел, что старуха сидит, переписываясь, с двумя мужчинами. Одним был Пчельницкий, а второго, в обычной одежде Кириллыч узнал не сразу. То был “палач”, и Кириллыч мог поклясться, что лицо его было в слезах. “Палач” старался не подавать виду и вытирал раскрасневшиеся глаза ладонью. Потом он встал, вытерся еще раз и пошел прочь. Он прошел метрах в трех от Кириллыча, и Кириллыч понял, что “палач” действительно плакал. Ударил гонг, Кириллыч нехотя пошел на сцену. Он был вымотан, хоть и подкрепился.
Жуткая первая половина сулила страшное продолжение, но все оказалось намного проще. У Кириллыча даже появилось чувство, что все решилось уже утром, а сейчас им просто заполняют праздник. Толпа собралась, столы накрыты, старуха приоделась – не расходиться же сейчас.
На сцене уже стоял стол и два стула. Появился тощий человечек небольшого роста, со смешными, как у белогвардейцев, усиками. Он кивнул на стул, сел сам, левой рукой схватился за край стола, а правую поставил локтем на стол, намекая на схватку на руках. Кириллыч не был выдающимся силачом, но тут же понял, что поединок неравный. Он сел, обхватил ладонь тощего и одним движением повалил его руку на стол. Человек встал, поклонился и покинул сцену. Его место занял другой. Он был гораздо крупнее, но – с одной, правой, рукой. Держаться за стол он не мог. Кириллыч удивленно посмотрел на старуху: разыгрывает она его, что ли. Но старуха только кивнула, подбадривая его. Кириллыч разозлился. Едва они сцепились ладонями с одноруким, как он резко дернул его существующую руку вниз и победил. Однорукий упал, ударившись о стол: выглядело это унизительно и оттого Кириллычу захотелось еще ударить его ногой по лицу. А однорукий будто того и ждал, он слегка приоткрыл рот, как бы говоря: “Целься в губу, она тотчас же лопнет, крови будет больше, чем в твоих стихах про совят”. Кириллыч сдержался. Однорукий еще какое-то время призывал его ртом, но все же встал и удалился. Дальше шла женщина: огромная, обнаженная. Возможно, трусами она владела, но за складками живота угадать их было нельзя. Кириллыч остервенело подумал, что в кинотеатрах ее ненавидят: так она не похожа на киноактрис. Через полминуты он уложил и ее, больше сражений на руках не было.