После на площади расчистили место для забегов. Возле свежей белой линии встал человек с флажком, другой расположился на противоположном конце площади. Вся дистанция растянулась метров на пятьдесят. К удивлению Кириллыча на старт первым вышел тот же худой мужичок, который первым боролся с ним на руках. Со стороны стало ясно, что происходит уже что-то совсем не то, но Кириллыч отупел настолько, что ничего не видел и не мог себе объяснить. Худого он обогнал: тот свалился посреди дистанции, неуклюже оседлав свою же ногу. Следом был однорукий. С ним случилось еще хуже: он сломал до того целую руку. Вывели и жирную женщину, она единственная из соперников Кириллыча добежала: через минуту после того, как финишировал Кириллыч.
Загремела какая-то уморительно-несмешная карусель из испытаний. Как будто Кириллыч шагнул в бездонную воронку и через несколько часов понял, что все еще летит вниз, задевая грубые стены. После забегов он боксировал с тремя карликами за раз. Кидал ведро с навозом в гигантское баскетбольное кольцо, закрепленное на пылающем щите. Перетягивал канат, половиной которого был канат, а второй, доставшейся, конечно, его сопернику, – колючая проволока. На следующем испытании ему порвали рубашку, потом – испачкали кровью. Собака без передних лап разодрала ему штаны, а беззубую девочку вывернуло ему на спину, когда он переносил ее на веселых стартах. Отдыхая в следующей паузе, он думал, откуда в Рассветовке столько уродов, и чем это завершится. Он нес в полах рубашки свиную голову, когда ударил гонг, а приближенная показала табличку: “Конец”. Толпа аплодировала минуты три и разошлась. Кириллыч стоял на сцене, ободранный, покусанный, загаженный и смертельно уставший. Старуха сама поднялась к нему на сцену и вручила записку. Там значилось:
СМС
Ты справился со всеми испытаниями. Для тебя приготовлено особое место. Завтра утром в десять приходи в мой дом. А теперь – отдыхать.
Кириллыч долго смотрел на эти слова. Ушла старуха, разошлись жители, спешно уносили столы. Кириллыч так вымотался, стремясь попасть в будущее, что сейчас не мог даже порадоваться победе. Он спустился со сцены, медленно пошел домой. Дома принял душ и лег на кровать. Не хотелось ни есть, ни пить. Хотелось никогда больше не есть и не пить. На полу, у кровати, лежала старухина записка. Свесив руку, он мог ощутить ее, поднять, но только касался края бумаги, ничего не предпринимая. Так и уснул, не выключая света, черным безрадостным сном.
Он проснулся рано. Утро было хорошее, и Кириллыч сильно захотел есть. Он направился в “Звездный рубль”. Сегодня они поставили столики на улице: можно было сесть с купленным кофе и смотреть на чистую весеннюю улицу Рассветовки. В этот раз парень написал Кириллычу на кружке “победитель”.
Кириллыч ел безвкусные пирожки, пил кофе и думал о том, как быстро его смогли “рассмотреть”. “Неужели кому-то приходилось пройти несколько дней таких испытаний?! Почему после обеда вчера стало настолько легче? Под конец было тяжело, но после перерыва – ощутимо легче. Хотя какая теперь разница, я победил. Отпраздновать бы чем-то повкуснее”.
От вчерашних тяжестей болели плечи, он только сейчас почувствовал это. Он выпил несколько чашек кофе, и на всех стояло: “победитель”. Деньги Кириллыч уже не жалел: теперь ему должны дать новое место, особое, как утверждало СМС старухи. Дом в Оградовке можно сдавать, правда, кому. Корову Жанну он продаст, как быть с котом – пока не ясно. Может, его удастся взять с собой. Как единственное воспоминание о жизни в Оградовке.
Набитый ватными пирожками, Кириллыч пошел к старухе. Около ее дома уже был привязан пони Пчельницкого, который только что приехал. Кириллыч дал ему три рубля. Пчельницкий посмотрел на него и убрал деньги в карман. Вместе они вошли в дом. Все было как позавчера: накрытый стол, старуха, ее веселые приближенные. “Как они веселятся тут, – подумал Кириллыч, – годами не разговаривая?” Старуха направилась к нему, взяла обеими руками его правую руку и долго трясла ее, разглядывая его лицо. Подошла одна из ее женщин, с подносом и бутылкой “Советского шампанского”. Пчельницкий с готовностью откупорил его, налил два бокала: старухе и Кириллычу. Бокалы тонко зазвенели, старуха поднесла свой к губам. Кириллыч осушил залпом: шампанское он не любил. Он поставил бокал на поднос и вдруг понял, что у Пчельницкого слишком сосредоточенный и даже грустный вид. “Может, я мало дал? – подумал Кириллыч. – Победитель, а дал как проигравший. Э-э, не дело”. Старуха стояла с бокалом и смотрела, как Кириллыч падает на стул, ловко подставленный Пчельницким. За такое проворство ему и правда можно было накинуть еще трешку.