– Nein, булочки, – расстроилась она.
А назавтра я купил две венские булочки, спешно вернулся домой и как следует позавтракал. Они больше не пропадали, а люди – перестали падать. Я так и не узнал причину этой эпидемии, а приставать с расспросами мне ни к кому не хотелось.
Анисья
─ Не пойду. Ни за что не пойду, ─ повторял Глобычев, твердо зная, что пойдет. Он уже почти не рассчитывал закончить “Водовороты времени”, но хотя бы рассказ, жалкий рассказ он заполучить хотел. А для этого нужна была идея. Нет, не чеховская, конечно, не до хорошего. Так ─ Ремарк. Поковыряться в тщедушном сюжете, разогнать клавиатуру. А потом, о, потом можно и замахнуться… Как раньше… Писать ночью, редактировать днем, забывая про еду и гигиену. Но идеи не случалось, и гигиена торжествовала.
Глобычев давно поужинал и уже лег. Он знал, что все равно придется встать и одеться, чтобы пойти, но лег. Сон мог стать его единственным защитником, но даже не приблизился к нему. Глобычев пытался думать о чем-нибудь толковом, приятном. Он вспомнил, как сильно писал когда-то, как три года назад задумал “Водовороты времени” ─ новаторскую полупоэтическую драму, в которой главы должны были чередоваться: одна в стихах, другая в прозе. Заканчивалось все поэтическим протостихотворением “Эпиложный финал”. Заканчивалось… Закончиться “Водовороты времени” могли бы при условии хоть какого-то начала. А начало, вместе с идеей, обитало в далекой безыдейной эмиграции…
Одеяло жгло, подушка выталкивала голову из постели. Глобычев резко встал и ударил подушку ногой. Потом нервно и торопливо принялся одеваться. Теплые серые брюки, обширный свитер. Он не взял ни телефона, ни зажигалки, ни сигарет. Уже стоя в прихожей, в пальто и шапке, он зло сказал:
─ Ну и что? Да, пойду.
В лифте он понял, что забыл сигареты и разозлился, но не сильно. Там, куда он шел, сигарет и вина было вдоволь.
Дорога занимала минут десять, в этом отношении Глобычеву повезло: некоторым приходилось ехать на такси или нетерпеливо бежать от метро. Полы его длинного пальто, насаженного на длинную фигуру, развевались на ветру. Было очень холодно, но Глобычеву было очень жарко. После одного из таких ночных путешествий он долго лежал с температурой, но, поднявшись, сочинил целый рассказ, а значит ─ болезнь перенес не зря. В этом смысле у Анисьи было без обмана. Она дарила мимолетное счастье всем отчаявшимся писателям, как безнадежным пьяницам, ищущим литературного опохмела.
Глобычев вышел на трамвайные пути и пошел параллельно. Уже показался знакомый полуразрушенный забор из бетона. Глобычев прикинул, уместно ли побежать, но лишь прибавил шаг. Он перелез через забор и, раздвигая ветки деревьев, вышел к небольшому строению. Тут уже стояло человек тридцать, худых, с испорченными бессонницей лицами. Глобычев был в курсе многих из них: писателей на самом дне безыдейного ведра. Другие сюда и не ходили. Он сам впервые появился здесь чуть больше двух лет назад, когда “Водовороты времени” вместо радости стали тяжелой каменной ношей. Его привел сюда Рыжиков, драматург, который, благодаря Анисье, написал целую пьесу ─ “Песок под колесами”.
─ Привет, ─ поздоровался Рыжиков.
─ Привет. Еще не пускают?
─ Нет, сегодня что-то задерживают.
Глобычев пожал руки всем, даже тем, кого не знал. Тут все были вроде знакомых, друзей, познающих и познаваемых в беде. Ему сразу дали сигарету, налили коньяка в податливый пластиковый стаканчик, внесли в список. Он выпил, закурил, поднял воротник пальто и затянул потуже шарф. В окошке домика горел тусклый свет, но, как обычно, за плотной шторой ничего не было видно.
К Глобычеву подошел с бутылкой фантаст Тутаев из Казани.
─ Ого, ─ удивился Глобычев, ─ давно ты здесь?
─ Неделю.
─ Чего не позвонил?
─ Не знаю… Каждую ночь хожу сюда. Но все мимо. То жанр не мой, то сюжет. Измучился. “Айдар” не движется совсем. (Тутаев писал космическую сагу “Айдар. Забытый на Деймосе”) Всю неделю пью. Давай стаканчик.
У Тутаева был самогон. А вместо сигарет ─ самокрутки. Глобычев хлопнул его по плечу и оставил наедине с “Айдаром”. Минут через пятнадцать он согрелся и немного поел. Обычно открывали в час, но люди приходили с первыми сумерками, поэтому несли еду и питье.
Глобычев знал, а если бы и не знал, то догадался, что к Анисье приходили в крайнем случае. Да они себя так и называли ─ крайние люди. Все они пробовали многое: спиртное, церковное, женское. А когда не помогало ─ шли сюда: тот же Тутаев до “Айдара” написал от восьми до одиннадцати книг (смотря как считать). И испытать это фантастическое упоение ему ─ и остальным ─ мечталось снова.