Наконец в половине второго из двери вышел человек, маленький и сонный. Никто не знал, кем он приходится Анисье, однако, именно он каждый раз открывал дверь, чтобы забрать сегодняшний список. (Говорили, что он “задолжал” Анисье так сильно, что навсегда остался у нее в услужении. А еще ─ что он единственный, кто в состоянии удовлетворить ее как женщину.) На снегу лежал треугольник света, а человечек щурился, разбирая фамилии.
─ Так, ─ сказал он, ─ сегодня двадцать восемь человек. Больше не занимать, список окончательный.
И он ушел внутрь.
Из-за деревьев появился сценарист Маленко. Он торопился.
─ Успел? Успел? ─ не здороваясь, выкрикнул он. Никто не хотел сообщать дурные вести.
─ Опоздал, ─ сказал Тутаев: самогон его был крепкий, домашний, и Тутаев теперь не сильно церемонился.
Маленко подошел ближе.
─ Как? Как же так? ─ чуть не плача зашептал он. ─ Проклятый таксист. Двадцать минут, двадцать минут.
Все расступились, и Маленко сел прямо в снег, прислонившись к домику спиной.
─ Мне через месяц сценарий сдавать, ─ сказал он, подняв голову. Все-таки слезы полились из его глаз. ─ У меня только первая локация придумана.
К нему потянулись сочувствующие руки.
─ Выпей, покури.
Маленко выпил и стал курить, смотря вниз на снег. Человечек снова открыл дверь:
─ Все, кто по списку, заходите.
Писатели молча стали заходить. Маленко с тоской смотрел вслед. Дверь закрылась.
Внутри было светло, но не слишком. Посетители могли видеть лишь одну маленькую комнату, на треть перегороженную занавеской. Слева была еще дверь, куда она вела, никто не знал. Наверное, человечек уходил и приходил через нее. Полупьяные, печальные стояли они, сгрудившись.
─ Правила все помнят? Анисья называет имя, быстро подходим к столу, получаем подсказку, читаем вслух, уходим назад. Если не повезло, бросаем бумагу вот сюда. Когда все получили подсказку, быстро выходим и до следующего раза здесь не показываемся. Следующий раз ─ в пятницу, восьмого числа.
─ А почему такой перерыв? ─ спросили из толпы.
─ Итак, все понятно? ─ переспросил человечек, игнорируя вопрос.
─ Понятно.
─ Давайте быстро клятву. Клянусь всегда помнить, кому я обязан своим литературным ренессансом и никогда в душе своей не заявлять прав на написанное мной. Клянусь приводить сюда братьев своих, кого постигло такое же разочарование. Также клянусь упоминать имя Анисьи в каждом своем произведении, будь то рассказ жалкий или роман тысячетомный отныне и ныне, и присно, и вовеки веков.
И двадцать восемь человек негромко сказали:
─ Клянусь!
Человечек отдернул занавеску; все напряглись в ожидании и надежде.
За занавеской стоял низкий стол, а за ним, на стене, сидела Анисья ─ огромная и безобразная самка паука, из тех, что называют мизгирями. Ее восемь глаз безучастно наблюдали за собравшимися. Покрытое кудрями туловище достигало в длину двух метров и содрогалось каждый раз, когда она отправляла в пасть очередную порцию пищи. На столике перед ней стояло две больших плошки с ее любимыми лакомствами: жареными жужелицами и изорванным экземпляром “Трех товарищей” с иллюстрациями. Она сидела головогрудью вниз, поочередно запуская мохнатую лапу в плошки, наслаждаяясь унижением Глобычева и других. Как же омерзительна была Анисья, как же притягательна она была. Скольким писателям даровала она надежду на воскрешение. Скольких погубила она…
Прямо в центре отвратительного брюшка у Анисьи находилось отверстие, похожее на анальное. Но только растревоженное, готовое к немедленному опорожнению. Если бы не тонкие перепачканные волосы вокруг, оно смотрелось бы еще ужаснее, еще отъявленнее. Человечек шагнул к Анисье, и она остановила движение хелицер. Лапой она могла легко дотянуться до любого из присутствующих и уничтожить его, никто не успел бы даже закричать, кинуться прочь.
Человечек взял со стола список и начал называть фамилии.
─ Тутаев.
Тутаев отделился от толпы. В дрожащем молчании все смотрели, то на Анисью, то на него. Сколько раз они видели это: лотерею, в которой разыгрывалось писательское счастье… Оторваться было невозможно.
Анисья подобралась, сжалась точно пружина. Анальное отверстие превратилось в крохотную точку. Затем оно мгновенно раскрылось, плюнув, и в руках у Тутаева оказался скомканный и покрытый мутновато-белой слизью лист бумаги. Он торопливо развернул его. Все смотрели: повезло? нет?
─ “Лето в шкафу”, детская повесть, ─ разочарованно прочитал Тутаев. ─ Черт, черт.
Недочитав, он бросил бумагу в ведро, стоявшее у стола. Вытирая слизь о пальто, вернулся на место.