В дозор Кальт уже не выходил. Он похудел, потому что почти ничего не ел. Большую часть времени он проводил в лазарете. В гарнизоне радость от победы над Затвором поблекла, и стали поговаривать, что Кальт прячется, симулируя болезнь, потому что боится мести бандитов.
Он ушел бы, если бы мог. Но, стоило ему подняться на ноги, каждый шаг отдавался в черепе ослепляющей болью. И это было еще не все.
В тот же день, когда приступ случился с Кальтом впервые, в гарнизоне, словно эхо его боли, вспыхнул пожар. Конечно, виновного нашли и наказали. Конечно, Кальт не имел к этому отношения. Но каждый раз, каждый проклятый раз, когда новый приступ настигал его, что-то происходило. Люди калечились, лошади покрывались мылом, пища портилась на глазах. Но почему-то пожары случались чаще всего.
В один из дней Кальт открыл глаза и понял целых две вещи сразу. Во-первых, головная боль почти перестала отпускать его, и теперь часы без нее становились редкостью. Во-вторых, он не вставал с постели трое суток. Если не встанет сейчас, не встанет вообще.
Он встал. В гарнизоне было отчего-то очень тихо. Кальт оделся, вышел, пошатываясь, на крыльцо. Постоял немного, привыкая к свежему воздуху, а потом осторожно, будто бы кости его вдруг стали очень хрупкими, направился прочь.
Солдаты были на учениях, устроенных капитаном. Никто не остановил Кальта. Увязая в снегу, он добрался до деревни, постучал в лачугу на отшибе. Ответа не последовало, но обострившийся слух Кальта уловил какое-то шевеление внутри, и он посчитал, что может войти.
В единственной комнате было, как и в прошлый раз, холодно, несмотря на то что в печи тлели поленья. Старик сидел за столом, загребая деревянной ложкой какое-то сомнительного вида варево. Другой рукой он сжимал глиняную кружку. Выглядел он гораздо лучше, чем при предыдущей их встрече, словно сбросил лет десять, окреп и прибавил в весе.
Кальт стоял на пороге, чувствуя, что время, отпущенное ему, истекает. Предвестниками очередного приступа поплыли перед глазами темные круги, на затылок словно что-то надавило, пригибая голову к земле. Мысли снова начинали путаться. Кальт забыл слова, которые хотел сказать старику. Кажется, он хотел о чем-то спросить… или попросить…
Старик внимательно рассматривал гостя. Затем поднял кружку, поднес к губам, прошептал что-то и поставил обратно на стол.
- Пей, - сказал он.
Кальт подошел, взял кружку. Его тошнило. Но мысли путались уже настолько, что он не задумался, стоит ли делать то, что ему велят, или нет. Взяв кружку, он сделал большой глоток, и глаза полезли из орбит – он словно плеснул в себя жидкого огня. Стукнув кружкой о стол, Кальт закашлялся и стал хватать ртом воздух. Зато приступа как не бывало – сознание мгновенно прояснилось, от боли не осталось и следа. Долю секунды Кальт вообще не понимал, как это у него что-то может болеть.
- Что это? – спросил он, снова приподняв кружку.
- Вода, - ответил старик.
- Простая вода?
- Нет.
Кальт понемногу приходил в себя. Старик наблюдал за ним.
- Она улыбается, и сердце бьется чаще, да? – спросил наконец он. Голос его теперь тоже звучал здоровее.
Кальт счел, что речь идет о Хельге. Никакого романтического влечения он к ней не чувствовал, о чем прямо сказал старику. Тот рассмеялся.
- Поезжай за ними и ничего не бойся.
Кальт невольно усмехнулся.
- Да я сюда еле дошел.
- Но дошел же… Дай-ка мне свою флягу.
Флягу?... Кальт не помнил, чтобы брал ее с собой. Но солдатская фляга действительно оказалась на поясе, причем пустая. Кальт подал ее старику, тот вылил в нее остатки воды, что были в кружке, и вернул владельцу.