Пока говорит, его взгляд на миг становится таким откровенно жаждущим, что впору не видеть.
Прячусь за опущенными ресницами.
Инкуб… Знаю, их мораль — иная, и Шаррэля нельзя читать, как других мужчин, но его поведение до сих пор время от времени выбивает меня из колеи. Тяжело по-настоящему привыкнуть, что все эти подкупающе-ласковые прикосновения и манящие взгляды, на самом деле ничего особенного не значат.
— Так почему… — нарушаю я наше затянувшееся молчание. Голос отчего-то звучит хрипло, и приходится повторить: — … почему ты живёшь здесь?
— Тира! — страдальчески восклицает Шаррэль. — Упрямое маленькое чудовище!
И тут же, противореча сам себе, смеётся, устало растирая лицо ладонью.
— Да скажу я, скажу… Вообще-то, я живу здесь, в Синнитре, только четыре года. С тех пор, как дома начались неприятности с княжеским семейством.
— Четыре года? Это же очень долго!.. Ты не собираешься возвращаться?
— Честно говоря, я не особо скучаю. Разве что по семье.
— Но почему? Тебе всё-таки не нравятся демоны?
— Там мой цвет волос привлекает слишком много внимания. Нежеланного и совершенно ненужного. Здесь же я чувствую себя нормальным.
А там, значит, ненормальным? Просто из-за внешности или дело ещё и в менталитете?
— Ну а ты? Ты здесь давно?
— В других странах я никогда не была.
— И у тебя правда нет никого близкого?
— Есть мама, но она очень далеко. Мы давно не общались.
— А тот юноша на твоих рисунках?
— Его зовут Тимур, — улыбаюсь, называя любимое имя.
Шаррэль медлит, ища что-то в моих глазах, и ненавязчиво предлагает:
— Расскажешь о нём?
Почему бы и нет?
— Тим — моя половинка, — просто говорю я, глядя, как по мере осознания этого факта вытягивается лицо демона. — В духовном смысле. Мы ни разу даже не целовались, но он — моя лучшая, сильная и разумная часть. Сколько себя помню, мы всегда были вместе. Вместе ходили в школу, вместе делали уроки, вместе гуляли. Он защищал меня от мальчишек, «похищал» с ненавистной физкультуры, помогал с домашней работой, угощал сладостями, учил давать отпор, поддерживал. Потом, когда не стало отца и мама начала… с ней начались трудности, я даже жила у него какое-то время. Он заботился обо мне, часто повторяя, чтобы я ничего не боялась, что девочки всегда должны улыбаться, а задача мужчин — беречь их и защищать, — даже сейчас, спустя столько лет, я повторяю эту фразу с теми самыми «Тимуровскими» интонациями, от которых в горле встаёт комок. — Наивно, да? Но у него всегда получалось… Пока три с половиной года назад Тимур не исчез. Пропал, не оставив ни следа, ни записки, и я… я до сих пор не знаю…
Я даже не знаю, жив ли он! Это мучительнее всего!
Шаррэль молча подтягивает меня к себе. Обнимает, позволяя спрятать глаза, некстати заблестевшие от невольно набежавших слёз, окутывает теплом и уверенным, успокаивающим ароматом.
Так же когда-то делал и Тим.
С тех пор как погиб папа, маму будто бы подменили. Она стала абсолютно другим человеком. Чужой. Мы больше не разговаривали о живописи, не строили планов, не обсуждали кино и книги. Вообще практически не общались. У неё просто не было на это времени, потому что мама сама «болела». В понедельник у неё мог случиться «инсульт», в пятницу — невыносимо разболеться живот, потому что там точно «что-то отказывает», а на выходных обычно развивалась мигрень. Или жуткая аллергия, отёк Квинке. Или… не помню. В один миг я стала плохой дочерью. Неблагодарной и эгоистичной, жалеющей для больной матери даже стакана воды.
Переезд был настоящим спасением.
Наверное, плохо так говорить, ведь мама не виновата, но дома было невыносимо: квартира превратилась в палату безнадёжно больного, пропахла лекарствами, злобой и отчаянием. Как бы я ей ни помогала, что бы ни делала, всё было не так, не вовремя и «на зло». Мама как будто вымещала на мне своё горе. О том, что случилось с папой, мы никогда не говорили, напрямую она меня не обвиняла, но в её взглядах всегда был безмолвный упрёк, словно я и впрямь виновата.
Это было невыносимо.
Если бы не Тимур, что всегда был рядом, помогал и пускал к себе переночевать, когда уже становилось невмоготу, не знаю, как я вообще смогла бы жить в такой обстановке.
Глава 16
После нашего разговора, когда мой возраст перестал быть для Шаррэля тайной, прошло ещё несколько дней. Мы больше не возвращаемся к этой теме, но я вижу, что от идеи докопаться до сути инкуб не отказался, а не расспрашивает лишь потому, что дал слово. Даже когда на лестнице кто-то разбил зелье правды, и я случайно им надышалась, он сумел справиться со своим любопытством.
Однако, каждый раз встречаясь с ним взглядом, я чувствую, что что-то переменилось. Атмосфера меж нами стала другой. Не враждебной, разумеется, но какой-то напряжённо-ломкой, наполненной захватывающим дух ожиданием. Это ощущение преследует даже во время уроков, а уж на тренировках становится и вовсе невыносимым.
С тех пор, как Шаррэль перестал меня пугать и бесить, возможность побыть с ним наедине, поговорить была настоящей отдушиной. Я наслаждалась нашими встречами и возможностью никем не притворяться, которую те дарили. А теперь знакомая обаятельно-соблазнительная улыбка инкуба, отзывается в душе непривычным волнением. Мне неспокойно. Хочется, чтобы он объяснил, наконец, что происходит, но Шаррэль просто молчит. Ведёт себя, словно ничего не случилось. Я бы, может, даже поверила, да только с некоторых пор каждый раз, как он на меня смотрит, по телу прокатывается тёплая волна, а по рукам — мурашки.
Вне уроков тоже начались перемены. Майрин в последнее время тихая, сама на себя не похожа, и это беспокоит меня не меньше. Я бы предположила, что соседка связалась с дурной компанией, но она, наоборот, стала чаще оставаться у нас в комнате. Даже ни с того, ни с сего взялась изучать алхимию, которую проходят только на четвёртом курсе!
Это всё странно.
Да ещё и звуки те непонятные…
Вчера, возвращаясь от мастера Маррэля, я шла по нашему девчоночьему этажу, и вдруг услышала звериное шипение и какое-то рычащее ворчание, доносящееся из-за одной из дверей. Так мог бы шуметь недовольный оборотень, но комната-то принадлежит двум первокурсницам, обычным человеческим девочкам.
Постояв, я немного подождала, но необычный шум больше не повторился. Постучать и из-за плеча хозяйки заглянуть внутрь мне показалось бестактным. Позвать Шаррэля — бессовестным. В конце концов, все имеют право на свои причуды и личную жизнь. Давно ли я возмущалась, что он влез в мою?
И не он один, к слову…
То, что, со слов директора, некоторые учителя внимательно за мной наблюдают, тревожит. Не столько сам факт, сколько то, что я ничего такого не замечаю.
Кто эти любопытные?
Госпожа Аллустина так же, как и всегда тактично доброжелательна.
Господин Исоор, преподаватель медитации, вообще, по-моему, ничего и никого не замечает.
Физик тоже всегда «на своей волне».
С арром Гоэрдом вне уроков мы иногда пересекаемся, правда, но только лишь потому, что он продолжает обшаривать с лупой каждый сантиметр стен и пола на первом этаже.
Даже госпожа Ниэтта перестала обвинять меня в порочных наклонностях и теперь просто старается игнорировать!
Кому из них не даёт покоя моё появление?
Может, госпоже Иллиане? Она же ещё молодая совсем, любопытная наверно. Да и с её идеальной памятью тоже нужно считаться…
Но, даже если и так, не думаю, что это станет проблемой. Учительница кажется едва ли не моей ровесницей, так что, если вдруг что, с ней можно будет даже попробовать подружиться.
Теперь, когда директор знает, что я вампир, а Шаррэль больше не мучает подозрениями, любопытство преподавателей — мелочи.
Другое дело, что их всё равно хотелось бы замечать.
Размышляя обо всём этом, привычной дорогой иду в тренировочный зал, где проходят занятия по медитации. Как правило, этот урок всегда проходит спокойно, но сегодня, стоило мне только поудобнее усесться на мат, закрыть глаза и настроиться, умиротворённую тишину внезапно взрывает истошный девичий вопль: