Итак, это оказалось создано. Дальше возник вопрос «что это такое будет?» Я стал внимательно следить за тем, что делает КПРФ. В первой передаче, где КПРФ выражало свою позицию, она называлась «Честный понедельник», я спросил Ивана Ивановича Мельникова: «Иван Иванович, в чем дело? Почему, когда Байден хвалит вас и говорит, что „теперь буду работать с коммунистами“, вы не отказываетесь, не осуждаете, не говорите, что так не надо, не дезавуируете эти высказывания? И с кем вы будете: с консерваторами или с либералами, если у вас будет этот выбор?» Ну, понятно, что я имею ввиду под либералами кремлевскими и консерваторами? Иван Иванович не ответил на оба эти вопроса. Я стал ещё внимательнее смотреть за процессом. И всё было для меня готово в момент, когда начались митинги. Митинги готовились заранее. Можно было проследить всё: как создаются узлы, как создается в целом инфраструктура, как тренируют людей, на какие деньги это всё собирают. Это была классическая, предположим, сербская схема, «Отпор» там, это совершенно та схема, которая существовала во всем мире. Опять этот Джин Шарп, человек, который всё время говорит, что он — Ганди. Но если посмотреть на его лицо, то это такой жестокий американец, ни перед чем не останавливающийся, антипод Ганди. Я знаком с Джином Шарпом с 91-го года, когда в Стокгольме Лансбергис и Буткявичус учились у Шарпа перед вильнюсскими событиями, а я сидел в Вильнюсе. Потом Джин Шарп для «мирной» революции привез людей, включая Лансбергиса и Буткявичуса в Вильнюс. Вместе с ними он привез снайперов, это были его снайперы. Я знаю их по именам и 20 лет назад я об этом написал. Через 20 лет крупный литовский политик Палецкис выиграл суд в Вильнюсе, в котором было сказано, что советские солдаты не стреляли в литовцев. Оказались поломаны жизни людей, которые сидели в тюрьме по этому обвинению. Было запрещено это отрицать так же, как отрицать геноцид. И вдруг суд признает: «Да, действительно, стреляли снайперы». Снайперы стреляли с крыш и по армии, и по толпе. И я всё время живу в предощущении того, что это может повториться. Я прямо об этом сказал на «Историческом процессе», на следующий день повторил Жириновский. Мы присутствуем при ситуации, когда всё простроено. Вся эта оранжевая структура простроена полностью. И в сущности им тоже отступать некуда. Им нужно победить, им нужно подтвердить бренд, им нужно подтвердить, что они могут делать свои оранжевые революции везде, в том числе и у нас. И это было понятно как минимум с того времени, когда выходили люди из зала. И уже было совершенно точно понятно, когда в Хельсинки Касьянов создал круглый стол. Он создал его до выборов. И там уже было сказано, что Лия Ахеджакова и Сатаров создадут круглый стол, которому Путин передаст власть. Но там же, если вы внимательно читали эту его «историческую» статью в «Ведомостях», американской, по сути, газете, было сказано, что в круглый стол входит не только Лия Ахеджакова, он сам и Георгий Сатаров, там есть и представители власти, которые сейчас будут анонимные, но «страна узнает своих героев». Это было сказано прямо. О таких вещах говорят люди, которые абсолютно уверены в себе. Они понимали, что всё сделано! И когда началась эта оранжевая революция, когда возник первый митинг на Болотной, представители нашей элиты впали в панику. Молодые ребята, которых безумно обеспечивала власть, казавшиеся такими «мачо», встречались со мной и спрашивали: «Ну, что? (дальше было грубее) Абзац? Да, абзац? Совсем абзац?» Я говорю: «Да, что! Это начало борьбы!» «Да какая борьба?!!» Человек бился в стену головой и говорил: «Абзац! Абзац! Абзац!» Слом был полный, потому что люди знали, что это не тридцать тысяч людей вышли быть недовольными по поводу нечестных выборов, а это огромное государство объявило войну своей колонии и оно эту войну намерено выиграть — и всё!
Тогда же, когда Касьянов создал свой круглый стол, я предложил своим друзьям и знакомым создать Антиоранжевый общественный комитет по той же схеме. Есть мы, входящие в этот комитет, и мы как бы говорим и будем говорить о том, что мы в него входим, но есть люди из бизнеса и других структур, которые в него входят, но мы их не называем, по разным причинам. Отчасти потому, что мы — оппозиционная структура, для части бизнеса крупные контакты с оппозицией — это компромат, особенно если это связано с определенными отраслями промышленности, не сырьевыми. Отчасти у кого-то что-то заграницей и люди побаиваются, а отчасти очень многие из тех, с кем я тогда разговаривал, безумно ждали, что все ответы и отпор, и всё, что угодно, даст Путин. И зачем, собственно, нужен Кургинян? Они хотели поддержать Путина. Прошло время, они увидели, что никакого отпора нет, а я сжигаю ленточку и стоит четыре тысячи людей. Они стали прибегать активнее. Я их воспитывал и объяснял, что будет, если мы не положим этому конец. Наконец, две недели назад они пришли ко мне и сказали: «Всё, время пришло, 4-го надо дать бой, если его не дать — ничего не будет. Вы нас „лечили“, как они говорят, на протяжении нескольких месяцев, мы созрели, мы готовы». Тогда я дал согласие на митинг 4-го (февраля), потому что я понимал, что возможно 23-го, если мы не выиграем 4-е, будет поздно. Кровь может пролиться уже завтра. Дай бог, чтобы этого не случилось, но это высоко вероятно. И я сейчас объясню, почему. Оранжевые при нашей помощи, в том смысле, что мы всё время раскрывали, что они собой представляют, прошли очень быстрый путь от всеобщего восхищения к ярости. Мне звонят люди, очень крупные, совсем либеральные и относящиеся к крупному бизнесу в высоких технологиях, и говорят: «Вы показали главное, что это пошлые, мелкие и очень опасные люди». Человек держит паузу, а потом повторяет: «Повторяю — это пошлые, мелкие и очень опасные люди». Это говорит либерал. Т. е. антиоранжевая волна возникла, антиоранжевый запрос возник, и когда мне сказали, что это должен быть широкий митинг, который охватит всех. На митинге будет выступать Дугин. Много лет я никогда не участвовал в совместных мероприятиях, в которых есть Дугин. Когда мне сказали, что Дугин характеризует определенный фронт, сегмент общего антиоранжевого процесса и Вы, конечно, откажитесь и мы его вычеркнем, я сказал: «Почему? А почему его надо вычеркивать? Здесь неважно у кого какая идеология. Здесь важно только то, готовы ли люди дать отпор оранжевым». И ещё важно, чтобы на сцене не было прямых представителей власти. Это митинг широких сил, оппозиционных, которые хотят сказать оранжевым «нет!». И это митинг в гигантском диапазоне. Не митинг «Сути времени», который будет 23-го, а митинг в колоссальном диапазоне. Казаки, десантники, афганцы и другие. 25–30 людей я собрал в этот антиоранжевый комитет. Они разошлись. А ребята они бойкие, шустрые и очень влиятельные. И когда теперь мне говорят, что из Люберец кто-то гонит автобусы и это власть, я говорю: «Вы знаете, в Люберцах кроме власти есть и другие, которые могут пригнать автобусы и народ собрать». Там ситуация более сложная. Я совершенно не знаю, кого они при этом возбудили. Я убежден, что они возбудили каких-нибудь администраторов. И вообще, если они в итоге всё это так навозбуждали, то до каких-нибудь сердец достучались. Я только знаю, что до сих пор я настойчиво приглашаю на завтрашний день Зюганова и у меня нет 100 %-ой гарантии, что он не придет.