Ей было мало.
В очередной раз утопая в колком удовольствии, она вдруг ощутила нечто очень странное.
Словно в ее голове присутствовал кто-то еще кроме нее.
И не просто обворачивал ее в кокон необузданного вожделения и похоти, но и стискивал со всех сторон безраздельной многотонной яростью и клеткой бесконечного, невыразимого счастья. Настоящего счастья, что никак нельзя было облечь в слова. Того счастья, что разрывало на части, высекая искры света, напрочь выжигало сознание.
Первый Рыцарь, беснуясь в своем безумии, сам не понял, что успел смешать два разума. Он был внутри нее не только физически, но и ментально, неосознанно сметая и разбивая в труху выставленные барьеры.
Элиста чувствовала себя же его ртом, его пальцами, его членом.
Одна цельная кожа на двоих.
Все сокрытое было выпяченным наружу.
Они стали одним целым.
Неделимым.
Ничто не могло их разделить, сломить. Ничто и никто в тот момент не смог бы заставить их распасться на отдельные половинки одного целого.
Она словно сама себя держала за горло, будто сама же и вылизывала свои укусы. Сама вталкивала в свой рот свой раскаленный язык и хозяйничала там, одновременно с тугой оттяжкой ввинчиваясь в себя же до болезненности, до умопомрачения чувствительным органом. На целую бесконечность спасительная теснота благословляла их до следующего движения общими бедрами и одного на двоих хрипа и стона. Элиста стала его зубами, его закатившимися глазами. Его мраком, перемешанным с безумием. Монстр самодовольно заурчал, обхватывая ее ментальные ноги своим хвостом. Откуда в их единении взялось это чудовище, она даже и задумываться не стала.
Если он здесь, с ними, в одном клубке, значит, здесь ему и место.
После никто из них не выл и не рычал.
Не стонал или безвольно плакал от счастья.
Две до страшной упругости натянутых пружины тел сосредоточились на общих эмоциях, двойных чувствах. Две на излом напряженные струны, слитые в одно целое, две души, переплетенные в неразбиваемый клубок, что забыли, как нужно дышать воздухом, но дышали друг другом, деля один жар единения целую вечность.
Изливаясь в свое же тело, Рен жадно глотал поделенный на двоих круговорот волн высвобождения, и чувствуя, как затухает его сознание, позволил себе обессилено упасть рядом с половиной своей души. И сквозь темноту небытия он так и не понял, что натворил.
Рен отключился, оставив обнаженным разум женщины под своим боком. Без защиты, без барьеров.
Без ничего.
Часть нее отделилась, упала рядом, дыша загнанным насмерть зверем. Элиста прочувствовала, как откалывается от нее неделимая часть, забываясь в бессильной темноте. И даже улыбнулась, искренне радуясь гаснущим волнам ликования и упоения.
Она бы и лежала, не смея шелохнуться под упавшей ей на спину раскаленной ладонью. Но едва часть нее окончательно забылась беспокойным сном… как она замерла с перехваченным дыханием от дичайшего ужаса и боли. Не физической, но ментальной боли, бессловесной, неразумной. Это когти сразу впились в беззащитный мозг. Она бы и заорала, но легкие уже не слушались. Как и тело закаменело, застыло.
Элисту словно заперло в собственном теле.
Она не видела, не слышала.
Не могла закричать.
Лишь агония и беспредельная боль накрывали увеличивающимися валунами. Она почти обезумела, не в силах самостоятельно погасить эти крики, особенно старался один самый страшный, самый жуткий… и самый тихий. Этот бестелесный голос не имел искривленного желчью и кровью лица. Но именно этот голос все время спрашивал ее, жестоким шепотом без труда перекрывая всех остальных. Он все спрашивал, почему она его бросила. Его, их, остальных. Но Элиста так и не понимала, кем или чем были эти голоса. Пока эти же голоса не показали ей неприглядную правду.
Каждый из них был погибшим кораблем.
Простым ботом, случайно взорванным от поврежденного топливного шланга, истребителем, расстрелянного врагом, супердредноутом, утянутого чудовищной гравитацией звезды после диверсии. Каждый из голосов и мучающихся образов был когда-то каким-нибудь кораблем. И едва она поняла это, образы начали отступать, затихать, глядя напоследок тоскливыми провалами вместо глаз и ртов.
А она просто смогла выдохнуть.
И заплакала, молча роняя слезы от пережитого горя.
Она все вспомнила.
Каждую секунду своей жизни до него.
Каждый миг с ним.
Пережила заново смерть брата. Это вырвало бессильный тихий вой из бездонной дыры вместо груди и она уже пожалела, что вспомнила это. Было больно, горько. Настолько больно, что все остальное показалось наигранным, напускным. Сейчас она готова была снова отказаться от памяти, но пустота вдруг заполнилась тихой, но начинающей закипать безумной злобой. Той самой злобой, что вдруг покрыла пылью потерю брата, словно это случилось миллионы лет назад.
Эта же пыль помогла наконец выдохнуть.
Безразлично отметила убийство родителей своими же руками. Вспомнила ставших настоящими, но неродных родителей. Было тоже больно, но не так уж особо колко.
Она уже снова хотела погрузиться в бездну тоски, как это все вдруг с легкостью перекрылось Им.
Тем, кто сейчас лежал рядом, обхватив ее громадными руками и уложив взлохмаченную голову ей на лопатки. Каждый взгляд, каждый выловленный в комке памяти поцелуй, каждый выдох послойно закрывал все плохое. Она вспомнила их бессонные ночи, где они сливались снова и снова в одно целое. Каждый час, проведенный вместе, будь то разговоры или уютное молчание, тяжелее металла спокойно перевешивал весь негатив.
И она вспомнила свое имя.
Рей. Рей Рен.
Не Гойя.
Рей Рен.
Тут же в память вылезло то доверие, которое полностью принадлежало тому, кто сейчас умиротворенно грел дыханием спину. Нечто мстительное, гадливое тут же потухло от воспоминаний и Рей снова сумела выдохнуть, вспоминая свое доверие. И отчетливо, прямо кристально ясно поняла, что винить мужа она не будет. Если закрыл ей память, значит, на это были причины. И она, в принципе, понимала, зачем он так поступил. Боль от потери Кира все еще стягивала легкие, обтягивала колючками, но и это без труда было погребено памятью о счастливых днях и ночах. Комья злобы и отвращения вдруг оказались завешены мягкими улыбками и ласковыми глазами ненастоящих родителей. Полные обожания глаза того самого единственного во всей вселенной мужчины и его неумелый каркающий смех кружили голову, заставляя обиду и горечь почти утихнуть, угаснуть.
Но только почти.
Выныривая из бездны противоречий в своей голове, она почувствовала шевеление позади. Легкие поцелуи по спине нагнали толпы мурашек.
И Рей снова задохнулась.
От нежности, от радости и безудержного ликования. И от мстительной мысли, что она не готова просто так спустить ему это все с рук. Пусть даже он и поступал из лучших, правильных побуждений.
А после вернулись голоса и острые лезвия их когтей.
Очухиваясь от невольного сна, Кайло Рен был опустошен, раздавлен, разъярен. Потому что позволил себе нагло отключиться.
И бесконечно счастлив.
Лежал, ткнувшись щекой в уютную ложбинку между лопаток, ладонями укрывая ее тонкое плечико и крутое бедро, осознавая одну единственную мысль.
Он был готов лежать так остаток своей жизни.
Тревожно и беспорядочно осыпая поцелуями лежащее перед собой одеревенелое тельце, глухо шепча извинения за свою грубость, он потянул ее за плечико на себя. Его богиня никак на него не реагировала.
Невольно потянувшись в ее голову, Рен сразу собрался в комок. Налитая пульсирующая непробиваемая стена грязных агонизирующих лиц, морд и клыков сразу выпнула его прочь. Она сама повернулась к нему лицом, конвульсивно отодвигаясь подальше и Кайло же только ахнул, упираясь в ее горевшие потусторонним светом глаза. Он сразу притянул к себе залитое слезами любимое лицо, снова беспорядочно зацеловывая текущие слезы, но она не шелохнулась. Сжатая в комок, глядящая куда-то в сторону. Рен проклял себя тысячью проклятий, ругал себя за тупость, пытаясь поймать ее глаза взглядом. Едва сдерживая свои же руки, что все тянулись врезать себе, он уверенно перетек поближе, и обхватив обеими ладонями ее голову, прижался губами к ледяному лбу.