Первым заговорил карповский «максим». Голос его был зычным и злым. «Тах-та-та-тах-та!» — строчил по фашистам Иван. В ответ раздались крики и стоны раненых фрицев, не ожидавших такого решительного отпора. Под огнем пулеметов волна атакующих моментально отхлынула, но тут же, развернувшись, снова пошла напролом.
— Хотите еще? Н-н-нате, получайте! Что, не нравится? — сквозь плотно стиснутые зубы зло цедил Иван Карпов, нажимая на гашетки.
Теперь цепи гитлеровцев приостановились, смешались и повернули обратно. Немцы бежали, оставляя в лощине десятки трупов. Особенно много лежало их перед пулеметом сержанта Карпова.
Но вот перед огневой позицией Ивана стали разрываться вражеские мины.
— Нащупали, гады! — сказал Иван и бережно прикрыл свой пулемет плащ-накидкой. — Отдохни, браток, малость! — Он взял в руки снайперскую винтовку. — Пусть думают, что подавили пулемет!
Но немцы продолжали наседать. Все больше и больше появлялось их из-за насыпи железнодорожного полотна. Они шли, низко пригибаясь к земле, подбадривая себя трескотней из автоматов.
— Всем приготовить гранаты к бою! — крикнул сержант Карпов, а сам бил и бил из пулемета, переводя дуло «максима» от катка к катку, пока в кожухе его не закипела вода. Рядом из снайперской винтовки Ивана вел огонь по фашистам его подносчик патронов Василий Незнанов.
— Шестой! — подсчитывал он свои попадания, но вдруг охнул: — Все, ребята, прощайте! Напиши, сержант, моей… — И, не закончив фразы, упал на дно траншеи.
Только на секунду замешкался Карпов, оглянувшись на умирающего. Потом подскочил к нему и взял из коченеющих уже рук свою снайперскую винтовку. Ему некогда было пожать руку товарища, попрощаться с ним. Он только еще сильнее стиснул зубы, столкнул под уклон камни, на которых стоял пулемет, снизил прицел и произнес, глядя вперед:
— Мы отомстим за тебя, Вася!
И с еще большей яростью начал расстреливать фашистов.
Вдруг горячая волна рванула и отбросила Карпова от пулемета.
— Мина, сволочь! А пулемет?!
И он, превозмогая тупую боль, подступавшую тошноту и головокружение, бросился к своему «максиму», к которому уже тянулись из-за бруствера чужие руки. Выстрел из винтовки, вскрик убитого фашиста — и руки пропали. Изловчившись, одну за другой бросил Иван за бруствер три гранаты и, припав к стенке окопа, услышал, как трижды вздрогнула и качнулась за окопом земля, заорали раненые гитлеровцы.
Следом за Иваном в фашистов стали бросать гранаты его бойцы. И на этот раз пулеметчики не дали противнику ворваться в наши траншеи.
— Неплохо мы с тобой поработали, друг! — сказал Иван, похлопав рукой по пулемету, и только тогда с облегчением вздохнул полной грудью. А потом, воспользовавшись передышкой, шутки ради, как это он делал иногда, короткими очередями из пулемета выбил «Барыню».
Стоявшие в траншеях бойцы заулыбались: жив, значит, Иван Карпов со своим «максимом»!..
Карпов был влюблен в свой пулемет. В период затишья между боями он брал в руки промасленную паклю, чистил ею «максим» и приговаривал, точно беседовал с хорошим приятелем:
— На дворе сыро, я тебя сейчас маслицем укрою!
И лицо сержанта — широкое, с крутым подбородком, упрямое и волевое — принимало выражение глубокой озабоченности. Его светлые глаза излучали тепло, когда он трудился над вороненой сталью пулемета, сгоняя с него каждое туманное пятнышко…
Наступили вторые сутки. Еще какое-то время было тихо вокруг, смолкла стрельба с обеих сторон. Но мы были уверены, что немцы не оставят так просто свою затею прорваться в Ленинград. А пока, воспользовавшись передышкой, горстка бойцов, которая осталась от роты, старалась привести в порядок оборону, готовилась к отражению атак противника. Из тыла подносились боеприпасы, рылись новые «лисьи норы», так выручавшие бойцов при бомбежке и артобстреле. Только прямое попадание в такую «нору» могло заживо похоронить бойца, а попасть в нее было делом почти невероятным.
И еще три раза за эти сутки толпы фашистов устремлялись к нашим траншеям, но каждый раз с большими потерями вынуждены были отступать. Разгоряченные боем, грязные, голодные и измученные бойцы посылали вслед отступавшим немцам гранату за гранатой.
К исходу дня остатки нашей роты, поддержанные соседями, первыми ворвались на плечах противника в их траншеи за железнодорожной насыпью. И только одна огневая точка фашистов, расположенная на пригорке, не давалась нам в руки. Она сыпала пулеметными очередями по контратакующему батальону. Продвижение на нашем фланге грозило застопориться.