на небесах » ? Воплощенная женственность,
Антонина вскоре вступает в новый период
любви, который я назвала бы сдачей на
милость победителя:
Где бы найти мне бумаги такой,
Тонкой и чуткой бумаги,
Чтоб трепетали строка за строкой
Чувств моих белые флаги.
Чувства мои, признающие плен
Вымысла, света и тени,
Так и стремятся подняться с колен,
Чтобы упасть на колени.
Вполне могла бы печататься, вполне! В той
же недавно рожденной « Юности » . И была
бы замечена, не сомневаюсь. Что помешало?
Какое редкостное внутреннее свойство?
То, из-за которого подалась после школы не
в литераторы, а в экономисты? То, из-за которого
только проходила мимо литинститута,
а одолеть короткую лестницу и подняться на
кафедру творчества не отважилась? Видимо,
стеснялась — засмеют: кто, мол, в юные годы
не пишет стихов? Тоже нашлась Ахматова...
Влюбленный поэт, старший по возрасту и поэтическому
опыту, потом назовет это свойство
полузабытым ныне словом: стыд. Скажет о
своей избраннице то, что редко можно услышать
от мужчины: « Струя огня, прикрытая за-
стенчиво «Дрожащими ладонями стыда » . Имеется
в виду - стыдливость в любви. Но то, что
особенно проявляется в страсти, вообще присуще
природе данного человека.
Если бы потребность в стихописании
была бы чем-то наносным, Тоня вскоре бросила
бы это занятие. Рождение дочери Марины,
бытовые и жилищные трудности, служба,
обязанности жены и дочери немолодых родителей,
втянутость в московский, всё рас16
ширяющийся с ростом его известности круг
мужа, шумящий неуёмными писателями, художниками,
музыкантами, киношниками -
есть от чего голове пойти кругом. Но она продолжала
писать. Для себя и самых близких.
И никогда не делала себе скидок. Доверяла
бумаге свою боль, свои надежды, мысли, догадки.
Углубилась в свою родословную. Стихами,
похожими на молитву, попрощалась с
отцом, матерью, погибшим братом. И вдруг
ощутила себя не просто бытописателем -
таких хватает в литературе. Горячий ток времени,
творящаяся на глазах история поставили
ее лирическую душу перед вопросами
сего дня и, не убоюсь этого слова, вечности.
Вот тут заслуга всегда размышлявшего о Боге,
смерти, истине Фазиля Абдуловича, с кем бок
о бок прожила полвека, неоспорима. Ведь это
ему принадлежит стихотворение « Сила » , которое
я выгравировала бы на меди и повесила
в людных местах, чтобы вразумить сбитых с
толку людей:
Да, стрелка компаса склоняется, дрожа,
В ту сторону, где вытянутый меч.
Сильнее блеска мысли блеск ножа.
И все-таки хочу предостеречь:
Всего сильней евангельская речь.
Антонина вносит свою лепту в скудную копилку
гражданской поэзии:
Ах, эта бабья заумь,
Мужской топорный ум.
Куда же мы сползаем,
Плетемся наобум?
Нас дома давят стены,
На воле - воли нет.
Не распознать подмены,
Но веры меркнет свет.
В народе воцарилась
Глухая нищета.
Глаза в глаза воззрилась
Российская тщета.
Молчит пророк-прозаик
В крикливые года.
И родина сползает
Неведомо куда.
Когда-то Фазиль написал изящный диалог
со спутницей своих трудов и дней. Чуть
печальный, но одновременно и лукавый женский
голос покрывается мужским, уверенным
и оптимистичным. Образы традиционноприродные,
символы прозрачные.
Ты говоришь: “Никто не виноват,
Но теплых струй не вымолить у рек.
Пускай в долинах давят виноград,
Уже в горах ложится первый снег”.
Я говорю: “Благодарю твой смех”.
Я говорю: “Тобой одной богат.
Пускай в горах ложится первый снег,
Еще в долинах давят виноград”.
Каждый вычитает в этом стихотворении
своё сокровенное. Я слышу в нем здравицу во
славу неувядаемое чувств.
Тамара Жирмунская
АЙСБЕРГ
Плыл, мечтая, одинокий айсберг
В океане сумрачной воды,
Чтобы подошла подруга-айсберг
И согрела льдами его льды.
Океан оглядывая хмуро,
Чуял айсберг, понимал без слов:
Одиночества температура
Ниже, чем температура льдов.
БАЛЛАДА
О БЛАЖЕННОМ ЦВЕТЕНИИ
То было позднею весной, а может, ранним летом.
Я шел со станции одной, дрозды трещали где-то,
И день, процеженный листвой, стоял столбами света.
Цвела земля внутри небес в неповторимой мощи,
Четыре девушки цвели внутри дубовой рощи.
Над ними мяч и восемь рук, еще совсем ребячьих,
Тянущихся из за спины, неловко бьющих мячик.
Тянущихся из-за спины, как бы в мольбе воздетых,
И в воздухе, как на воде, стоял волнистый след их.
Так отстраняются, стыдясь минут неотвратимых,
И снова тянутся, любя, чтоб оттолкнуть любимых.
Так улыбнулись мне они, и я свернул с дороги,
Казалось, за руку ввели в зеленые чертоги,
Чертоги неба и земли, и юные хозяйки...
Мы поиграли с полчаса на той лесной лужайке.
Кружился волейбольный мяч, цвели ромашек стайки,
Четыре девушки цвели, смеялись то и дело,
И среди них была одна - понравиться хотела.
Всей добротой воздетых рук, улыбкою невольной,
Глазами - радостный испуг от смелости крамольной,
Был подбородка полукруг еще настолько школьный...
Всей добротой воздетых рук, улыбкою невольной.