— Все теперь, — привыкшее верить в приметы, шептало побледневшее начальство. — Опять в конце месяца пойдет брак.
Если почему-то, перебежав дорогу, кошки к Никифорову не возвращались, тогда его выручали пустые ведра. С ними он перебегал дорогу перед начальственными лицами не один раз. Действие то же, а главное — ведра не убегают.
Наверное, поэтому начальство по поселку ходило и ездило мало.
— Ну да что же, ну да что же это такое? — удивлялись многие жители поселка, часами простаивая у нечищеных улиц. — Неужели про наше существование забыли?
— Дорогой председатель… — часто выступали на собраниях жители. — Вы только посмотрите, что творится на белом свете… Да если вы еще месяц или два не почистите поселковые дороги, то снег скоро и вам и нам будет в зубы залезать.
— Все вздор, — отвечал им председатель. — Да, да, все вздор. Я хочу вам сказать, что у меня есть точнейшие данные: синоптики на завтра предсказали теплый дождь.
— Бр-р-р, — вздыхал народ на другой день в кабинете председателя. — Теплых дождей вашими синоптиками много обещано, а ведь ни одного так и не было…
Председатель, встав из-за стола, смотрел на красную точку, обозначавшую на карте мира антициклон, и, не глядя в глаза жителям, дикторским голосом говорил: «Товарищи, будем верить в теплый дождь… Будем… Если мы будем хорошенько верить, то он обязательно, обязательно придет, этот теплый дождь… Ведь были же, были же в истории случаи, когда и на Рождество шел дождь… — а потом, сгорбившись, он неожиданно просил: — Поговорите с Никифоровым. Путь он хотя бы завтра не выпускает своих кошек. Совесть-то ему надо хоть когда-нибудь иметь. Мне завтра в поликлинику идти. Я больной. Если не верите, то я могу показать, как начинает у меня пухнуть нога». И, сняв сапог и носок с правой ноги, Пред (так его люди прозвали в поселке) в порядке очереди показывал всем распухшую стопу.
— Вы только не волнуйтесь. Мы обязательно скажем, даже прикажем, — сочувственно вздыхали жители и, повязав на головы шерстяные платки с неоторванными этикетками, медленно шли по улицам, то и дело отмахиваясь от снежного потока.
— Никто нас не любит, — жаловались друг другу они.
И лишь некоторые добавляли:
— Чепуха. Просто мы теперь, как доктора, белые.
А снег валил весело и бойко, образуя смешные фигуры. Вот широкобедрая женщина, глазами и прической похожая на Нинку Копылову, пляшет на снегу перед грузчиком Никитой, а вот пронесся на персоналке с подругами из КБ директор завода, в руках у него липовые наряды. Радуясь снежинкам, он хвалится: «Девочки, а ведь денежки мне платят за подписи…» Те, обняв его, смеются: «Ох, ты наш милый… Ох, ты наш золотой… На тридцать три тысячи рэ приписочку разрешил… Ура… Нам теперь и квартальные и премию дадут». А вот и Верка, знаменитая на весь район сельповская продавщица, то и дело поправляя на голове венок из снежинок, грызет с председателем сосульки, изредка поливая его правую стопу кипятком.
А вот Никифоров, совсем еще мальчик, бежит впереди всех, улыбаясь, держит во рту леденец и качает головой, в правой руке у него два снежных игрушечных котенка, а в левой доверху наполненное водой детское ведерко.
Из-за большого снежного облака раздается голос:
— Гражданка Копылова, вас спрашивают, вы в конце концов изменитесь или нет?
И, зарядив длинноствольные ружья снежной дробью, ругая Нинку, охотники по очереди палят по облаку часа два кряду, стремясь спугнуть спрятавшееся заоблачное существо.
— Зря стреляете, — смеется Нинка. — Он не то, что вы, он любит. — Она смеется еще сильнее, поцелуями крадя снежинки с их полуобветренных щек.
Темнело. И уже на столбах кое-где зажигались огни. Но люди, сделав над глазами ладоневые козырьки, руководимые Нинкой, приехавшей домой всего на три дня, с восхищением смотрели на огромное облако, за которым пряталось странное существо, разговаривающее как человек, только любящее не как человек, а еще лучше, выше и чище…
— Знаю я! — говорил в таких случаях Никифоров. — Видел я раз такого гуся!
— Сам ты гусь, — отмахивалась Нинка и посылала его, к удивлению всех, за мороженым.
Тот, засопев, нежно говорил ей что-то на ухо и уходил. Затем вновь приходил. И к удивлению всех, вручал Нинке мороженое, да не одно, а два. И тут, как говорится, пушки палить переставали. Наступала тишина.
— Надо же, эскимо! — с восхищением восклицал кто-то. Потом слышно было аккуратное чмоканье — это галантно и добросовестно целовал Нинкины ручки прокурор. Затянутый офицерским времен гражданской войны ремнем, в каракулевой папахе, он стоял на коленях на брошенном у ее ног овчинном полушубке и декламировал.