Меня бросило в озноб!! Перед глазами поплыли слова, как красные бегущие строки: «…страшно соединили – у живых людей животы ножами вспарывали, кишки гвоздями к стенам станции прибивали…».
Я наклонился и стал внимательно осматривать куски бревна. Оно было утыкано гвоздями!… Они были вбиты криво-косо, через неравные промежутки. Мой взгляд выхватил из травы ещё одну гнилушку – снова гвозди… И ещё бревно… И ещё гвозди…
Силы покинули меня. Я пришел в себя у костра. Под мышкой была зажата гнилушка с гвоздем…
Мы пили спирт и молчали. Молчали и пили…
Утром мы все обговорили, и напарник уехал в поселок за плотницким инструментом и бензопилами.
Я же остался в лагере. Перебрал буденовки, примерив одну из них. Еще раз обошел всю территорию и, собрав все гнилушки с гвоздями, бросил их в яму. Туда же ушли револьвер и кусок сабли.
Остатки мешка с буденовками я положил по центру ямы. Затем перекидал всю землю из кучи обратно в яму. Забрасывал её как в могилу. Гнилушки подпрыгивали от ударов комьев земли и пытались раскатиться. Комьев становилось все больше и эти коричневые обрубки, наконец-то, успокоились. Некоторое время был виден край мешка, но вскоре чернота земли сровнялась с зеленью края ямы, и вырос холмик. Я долго трамбовал его, придавая форму…
Затем ушел на берег реки и просидел там до вечера, невидяще глядя на воду. Я так и не уснул в ту ночь – слушал темноту безо всяких мыслей. А к утру в лагерь прибыл напарник с сыном.
Через три дня мы покинули это место. И когда наш караван стал забирать в гору, я оглянулся и еще раз посмотрел на этот холмик. Зачем? Я не могу этого объяснить до сих пор. Что-то шевельнулось в сердце, как позвал кто-то оглянуться…
Над рекой, на холмике, стоял скромный обелиск.
Бойцам Сибирской Добровольческой Дружины
генерала А.Н. Пепеляева посвящается…
Бессмертие
Море было совершенно ледяным. Пароходы «Батарея» и «Защитникъ» шли кильватером очень близко друг от друга – почти на расстоянии вытянутой руки. Проклятые туманы! Охотское море начало свое осеннее представление, а туманы играли в нем едва ли не главную роль. Не было видно ни зги. Лишь изредка ветер рвал серый кисель тумана и тогда, словно устрашая людей, стоящих на палубах, берег оскаливался черно–серыми припайными льдинами. Кривые, узкие лбы прибрежных скал наклонялись в сторону крошечных черточек пароходов, и казалось, вот-вот обрушатся на их спичечные мачты, раздавят, сотрут в кровавое крошево горстку людей, плывущих на них…
Прошло уже пять дней, как люди вышли на двух пароходах из Владивостока в поселок Аян, который расположился на этом мрачном побережье.
Предстояла высадка на побережье.
Они могли не выходить из Владивостока, если бы захотели – им никто не приказывал идти в далекие снега Якутии. Да и не мог приказать – некому было это сделать.
Все уже очевидно: поражение Белого движения было делом дней. За их спинами осталась огромная Страна – кто-то уехал в Харбин или Шанхай раньше, а кто-то ещё собирался. Паковались чемоданы, снимались погоны, выбрасывались в море револьверы…
Но раздался крик о помощи из холодов – там полыхнуло, и теперь погибало, прижатое ко льдам моря, восстание.
И он был услышан – потекли ручейки человеческих сердец обратно на Родину.
Крепнуть этим ручейкам мешали злоба и ненависть врагов, им вредила осторожность друзей, непреодолимыми горами на их пути вставала бедность разгромленной окраины огромной Страны.
Разбросанные по степям Монголии, городам Китая и портам Японии солдаты и граждане Страны – они снова собирались вместе.
У них только–только начинала налаживаться жизнь, пусть и в Чужбинах. А сейчас снова, как тогда, в самарах, в новониколаевсках, екатеринбургах, иркутсках – слезы их матерей, судорожные объятия жен, испуганное молчание детей…
И до падения Белого Приморья остались дни.
Но пароходы вышли в море.
Предстояла высадка на побережье.
Главными героями предстоящих событий были эти молчаливые люди, разместившиеся на палубах и в трюмах двух маленьких, храбрых кораблей.
Семьсот шестьдесят человек. Семьсот шестьдесят сердец. Генералы, офицеры, казаки, гимназисты, вольнонаемные… Аргонавты Белой мечты.
Молчаливые ли? О чем они говорили в каютах и на палубах? Что они думали, глядя на эти туманы, на эти свинцовые волны, в тот невозможно далекий, туманный, насквозь пробитый стылыми ветрами, день. Скоро дни их будут пробиты не ветрами, но пулями.
Предстояла высадка на побережье.