Мы скинули рюкзаки, моих друзей уже тянули в большую палатку – приглашали кушать.
Анатолий присел к костру и о чем–то негромко разговаривал с бригадиром оленеводов. Прислушиваться было бесполезно, да и неловко, – разговор был тихий и шел на эвенском языке.
Но моих знаний эвенского языка вполне хватило, чтобы напрячься, услышав обрывки фраз: «….эрупчукэ-кун бикит…, илтэс бучэ… мудавсипты илтэмнэк нэнэрэн… тэгэ» (…очень плохой поселок…, пройти мимо мертвого,… последний он проехал… племя)
Я видимо неловко застыл, прислушиваясь к разговору, а повернувшись, поймал на себе внимательный взгляд бригадира. Нет, скорее взгляд был удивленно-напряженным. Медно–красное, в отблесках костра, лицо казалось каменным. Куда исчезла его улыбчивость? Что сказал ему Анатолий?
–Ты понимаешь наш язык? – спросил он.
Чтобы как-то сгладить возникшую неловкость я виновато улыбнулся и кивнул.
– Немного совсем.
– Тогда мы будем говорить только по-русски, прости, – сказал Анатолий и заулыбался.
Спросить его почему «эрупчукэ-кун бикит» и, причем здесь слово «мертвый», я не осмелился.
Вечер в стойбище оленеводов пролетел как один час. Мы снова рассказывали о наших планах, показывали снаряжение, фотоаппаратуру, карты. Нас угощали жареным, вареным, запеченным мясом, лепешками и чаем. Боже, какой был ароматный чай!
Уже утром, собираясь, мы обменялись адресами. Я обещал бригадиру, что вышлю ему карты района и фотографии, что мы делали вечером.
К нам подошел Анатолий.
– Серег, ты мне пришли фотографии тоже! – попросил он.
– Куда? На перевал?! – изумился я.
– Не, ты бригадиру в Томтор отправь, я там зимовать буду. – Анатолий неловко улыбнулся.
Я клятвенно пообещал.
После легкого завтрака наша группа начала движение. Тропа была хорошая, и мы уходили быстро. Нас не провожали.
Уже у границы леса я обернулся, прощаясь взглядом со стойбищем. Одинокая фигурка Анатолия еле виднелась на фоне огромного хребта. Он поднял руку в прощальном приветствии…
* * *
После Нового года я отправил в Томтор все, что обещал, и просил в письме Анатолия ответить. Анатолий написал маленькую, совсем крохотную записку с благодарностью. На следующее письмо, отправленное ему в конце марта, Анатолий не ответил. Важность переписки была невелика и я, почти забыв о ней, спокойно ждал.
Прошло лето. Уже в конце августа я снова написал ему.
И вот, в начале ноября пришло письмо из Томтора. Писал мальчишка – сын бригадира оленеводов.
Я привожу здесь часть этого письма:
«… но снега было тогда много. Толька не смог провести стадо через перевал. И дорогу завалило. Спустился к реке. Моего папку он отправил за солью и помощниками на базу. Сказал, что будет у ржавого балка ждать, корм для оленей там немного есть. Ты там со своими мужиками был – помнишь? Папка быстро обратно ехал. Но наледь на реке началась – в обход поехал. К балку через 5 дней приехали. Толька не стал их ждать – к трассе через поселок погнал стадо. Папка Тольку не догнал – потерял. Стадо нашли у поселка. Нет, за поселком. И там и там стадо было – разбежались олени. Толька совсем пропал. Все искали. Еще люди из бригады приехали искать. Пропал совсем – ни следа нет».
Поиски ни к чему не привели…
Анатолий бесследно исчез в районе поселка в середине марта 2012 года.
«…что тебе одному нельзя видеть.
Не ищи таких мест в одиночку.
С другом их иди.
Они есть, эти места.
Но если ты будешь там один…
Ты обнимешь смерть… – как говорили старые
люди, так я и повторяю. Отстань, пьяный я…»
Из разговора с Гришей Никифоровым, охотником.
Якутия, зимовье Акра, 1959 год.
Долина Ырчах
Гаврилыч и Виктор
В том году лето было очень жарким. Солнце палило так, что слабая якутская растительность не выдерживала: травы на открытых таёжных опушках стали жесткими и скрипели под ногами, как стекло, нежный, привыкший к обилию тени и влаги подлесок полёг, а многочисленные мари и болота высохли досуха. Хвоя лиственниц потеряла свой зеленый цвет и приобрела рыжеватый оттенок, а листва немногочисленных берёз и тополей – побурела, отчего тайга стала напоминать осеннюю. Всё это вызвало передвижение зверей и пернатых из заболоченных долин в предгорья, ближе к прохладе снегов и воде ледников.
Охотники поселка были недовольны. За скромной добычей им приходилось забираться всё дальше и дальше к предгорьям хребта, мучая коней длинными переходами через сухие, забитые мелким кочкарником мари. Теперь они уходили на охоту не на два–три дня, как раньше, а на неделю–другую, ведя в поводу второго коня, нагруженного продовольствием и припасами. Но жизнь диктовала, и люди мирились с непривычными условиями создавшегося бытия.