Но никто ничего не замечал.
И родители, и Фрэнки по-прежнему считали нас с Мэттом просто неразлучными друзья. В те редкие минуты, когда мы оставались одни, все менялось. И потом, словно одурманенная, я не могла спать по ночам, все время боялась, что слишком тороплю события, с ужасом думала о том, что все закончится, что Фрэнки, узнав о наших отношениях, положит им конец. Мы обменивались быстрыми поцелуями в прихожих, понимающе переглядывались за столом, пока никто не видел, каждую ночь пробирались на задний двор и считали падающие звезды. Мы болтали о жизни, о любимых книгах и песнях, делились воспоминаниями и все время гадали, что же будет, когда Фрэнки обо всем узнает. Темы для разговора почти не изменились с тех пор, когда мы были друзьями, но теперь все воспринималось иначе, более остро. В последние ночи перед поездкой в Занзибар-Бэй, понимая, что совсем скоро наш маленький секрет будет раскрыт, мы старались узнать друг о друге как можно больше, запомнить каждое мгновение.
За день до отъезда, как только Мэтт и Фрэнки собрали вещи, мы втроем отправились за мороженым в Custard’s Last Stand. Я заказала брауни с мятным пломбиром и шоколадной крошкой, Фрэнки выбрала рожок, а Мэтт – клубничный молочный коктейль. Друзьям не терпелось отправиться в путешествие, их оптимизм и приподнятое настроение поневоле передались и мне. Я не могла дождаться того момента, когда они уедут в Занзибар-Бэй и там, гуляя по пляжу неподалеку от летнего домика, Мэтт расскажет Фрэнки о нас. Она непременно улыбнется, засмеется, обнимет его, и все снова будет хорошо.
– Анна, все будет в порядке. Вот увидишь, – прошептал Мэтт, когда Фрэнки ушла за салфетками. – Я знаю, ждать тяжело, но ведь она моя младшая сестра, и я не могу просто… Мы должны о ней заботиться.
Я улыбнулась и стала думать о предстоящей ночи, нашей встрече на заднем дворе и последнем поцелуе перед долгим расставанием.
Как и всегда, мы разделили мороженое на три равные части, оставив немного на обратную дорогу. В машине Мэтт поставил свой любимый диск Grateful Dead. Мы с Фрэнки напевали мелодию, а он с серьезным лицом сосредоточенно выводил вокальную партию. Одна рука Мэтта лежала на руле, а другой он похлопывал по бедру и приборной панели, изображая впечатляющее соло на барабанах. Я замолчала, только чтобы съесть очередную ложку мороженого, но в этот момент колесо машины попало в выбоину на дороге, и десерт оказался на футболке и коленках. Я совсем не расстроилась, ведь на этот раз сидела впереди, и Мэтт был совсем рядом. Всего через три недели друзья вернутся, мы будем наслаждаться последними днями лета, строить планы на будущее и помогать Мэтту собираться в колледж. Впереди целая жизнь!
Из колонок донесся очередной припев, и я запела громче: «Кей-си Джонс, не гони-и-и…» С заднего сиденья доносился смех Фрэнки. Мэтт улыбался, украдкой поглаживая мое колено. Полуденное солнце живописно освещало пыльную дорогу.
Вместе навсегда. Счастливые. Живые. Неразлучные друзья. И впереди – все самое интересное. А потом мороженое вдруг вылетело у меня из рук и приземлилось на приборную панель.
Резкий поворот. Крики. Удар. Звон разбитого стекла. Визг тормозов. И фраза про Кейси Джонса, застрявшая на повторе. «Не гони… не гони… не гони-и-и-и-и-и».
Кто-то сжимал мою руку, пытался успокоить, спрашивал имена родителей и домашний телефон. «Хелен и Карл Райли, – думала я. – Только ничего им не говорите».
Машина скорой помощи. Врачи. Носилки.
Чей-то крик: «Я его вытащил. Спасайте девочек!»
– Слышишь меня? Можешь пошевелить ногами?
– Господи, как же вам повезло!
Мы сидели в вестибюле больницы. Я прижималась к папиной груди, а он гладил меня по волосам и напевал что-нибудь из «Битлз», как когда-то в детстве, когда я боялась чудовищ. Голова болела, колено было перевязано, а запястье надежно зафиксировано и закреплено бинтом. Фрэнки сидела напротив, подтянув колени к груди. Ее губы распухли, а из левой брови паучьими лапками торчали черные нитки – восемь швов. Она почти не двигалась, только постоянно поглаживала браслет с осколком красного стекла – подарок Мэтта. Я прикрыла глаза, спасаясь от слепящих флуоресцентных ламп, и стала думать о своем желании на день рождения. Вот бы его изменить, отмотать время назад, начать все заново. Я была готова пожертвовать тем поцелуем на кухне, с которого все началось, лишь бы произошло чудо.
Я вспоминала запах Мэтта – сигареты, марципан и глазурь, – его любимые книги, разбросанные по комнате, и все никак не могла выбросить из головы слова врача. Мэтт не был плохим водителем. Все дело в сердце и в маленьком отверстии между его камерами. Крошечный дефект, который никак себя не проявлял целых семнадцать лет, до сегодняшнего дня и той поездки из Custard’s Last Stand домой. Врач, конечно, использовал какие-то медицинские термины, передавая дяде Реду пакет с вещами сына (часы, бумажник, футболку с логотипом Syracuse Orangemen[1]), но я-то знала, в чем дело. Я поняла это, как только дядя Ред начал кричать, а тетя Джейн упала в объятия моей мамы, как только вошел священник и посмотрел с привычным состраданием, а уголки его губ опустились.