Анненков не отвёл взгляда. Родион смотрел ему прямо в глаза. В этой немигающей тишине следователь впервые почувствовал: старик боится. Не допроса и не правды, а того, что правда может оказаться последним, что он успеет рассказать.
Следователь сделал пометку: «Наблюдает за профессором. Следит за реакциями. Знает больше, чем говорит. Осторожность вызвана не тактикой – страхом».
Анненков медленно шёл по коридору. Лёгкий скрип паркета, обитые гобеленами стены, тишина, в которой каждый звук приобретал значение. Он уже понимал: искать нужно не слова, а мелочи – взгляды, заминки, движения, совершённые чуть позже, чем положено.
На повороте у лестницы он заметил Милену Робертовну. Та стояла вполоборота к молодой служанке из кухни. Лицо её было напряжённым, губы двигались почти беззвучно. Разговор явно касался не сервировки.
Заметив приближение следователя, Милена резко замолчала и выпрямилась – слишком поспешно, чтобы это осталось незамеченным.
– Милена Робертовна, – произнёс Анненков ровно, словно только что вспомнил о необходимости задать вопрос.
– Слушаю, – ответила она чётко, почти по—военному.
Анненков наблюдал внимательно. Лицо женщины было безупречно спокойным. Но в её глазах мелькнуло нечто – не страх, а внутренний сигнал тревоги, который она не успела подавить.
– Как вам показалось, Софья чувствовала себя нормально в тот день?
– Да, – быстро ответила она. – Делала всё по плану. Никаких жалоб, никаких тревожных признаков.
– Вы разговаривали с ней?
– Только по хозяйству. Она была сосредоточена. Немного тише обычного, но это не редкость перед подобными вечерами. Все были напряжены.
Наступила короткая пауза. Анненков сделал шаг вперёд, не давя, а сокращая дистанцию, чтобы вопрос нельзя было проигнорировать. Милена не отступила, лишь крепче сжала пальцы на ремешке, перекинутом через запястье.
– Что делал профессор, когда Софья упала?
– Он… – её голос слегка дрогнул, – разговаривал с академиком Анисимовым у камина. А потом… потом все услышали крик, шум. Он бросился сразу, быстрее многих. Сел рядом с ней. Склонился.
– Сел?
Милена встретила взгляд следователя прямо, почти вызывающе. Но в этой прямоте была не сила, а защита.
– Да. Присел на колено. Я точно помню.
Анненков медленно кивнул. Он уже слышал другую версию – от самого профессора. По словам Вениамина Степановича, он не садился, а стоял над Софьей, не касаясь её. Это противоречие ломало сцену, меняло перспективу и смысл. Возможно, кто—то слишком внимательно следил за деталями.
Он не стал озвучивать сомнения. Только отметил мысленно: кто—то здесь путается. Или очень старается казаться уверенным.
– Вы были рядом?
– Я была в зале, у стены, ближе к буфету. Видела, как Софья вышла на сцену и начала падать. Когда все бросились к ней, подошла и я. Вокруг неё уже стояли люди. Она лежала неподвижно, странно вывернутая. Я запомнила это мгновение до мельчайших деталей.
– Что вы почувствовали?
– Что это невозможно.
Её лицо изменилось. Морщина между бровями углубилась, взгляд скользнул в сторону, к окну, за которым уже ничего не было видно – только отражение.
– Она была сильной, – тихо продолжила Милена. – Очень организованной. Не из тех, кто падает без причины. Не из тех, кто просто так уходит.
Анненков молчал. Он заметил, как дрогнули её пальцы, расширились зрачки. Это был не страх перед следствием – это был страх другого рода, страх человека, который уже однажды видел слишком многое.
Он записал в блокноте:
«Ответы точны, но дыхание сбивается при воспоминании. Говорит как свидетель, думает как соучастник. Помнит детали, которые не должна была заметить».
И чуть ниже, отдельной строчкой:
«Её поведение – не просто страх. Она боится потерять что—то важное, личное, глубокое. Выяснить».
Он поднял взгляд. Милена уже стояла ровно, готовая уйти, подчиниться.
– Спасибо, пока достаточно, – сказал Анненков спокойно.
Она молча кивнула и вышла так же бесшумно и чётко, как вошла, будто заранее знала свой маршрут.
Люстра в зале горела с той же невозмутимостью, с какой встречала гостей днём. Но теперь её свет казался тяжёлым. Он не освещал, а давил – как слово, сказанное слишком точно и в неподходящий момент.
Анненков вошёл в зал тихо. Его шаги были слышны, но не нарушали тишины. Пространство, привыкшее к светским беседам, теперь жило другим ритмом – осторожным, тягучим. Гости группировались возле мебели, держась за порядок, как за точку опоры. Между ними воздух стал густым от догадок и невысказанных мыслей.