– Я пришёл, – сказал он, – потому что мы с Софьей были любовниками и собирались пожениться.
Фраза прозвучала просто, без надрыва и пафоса, как констатация, как ключ в замок чужой лжи.
– Мы были вместе, и я имею право знать.
Эти слова повисли в воздухе, сгустившись, словно перед грозой. Кто—то в дальнем углу ахнул, будто случайно вдохнул раскалённый воздух. Кто—то резко отвёл взгляд, оказавшись свидетелем сцены, не предназначенной чужим глазам.
Павел шагнул в сторону, инстинктивно ища опору в стене. Оксана застыла, сжав руки в кулаки до боли. Родион хмыкнул почти беззвучно, но так, что воздух в зале стал тяжелее.
Профессор не двинулся, лишь едва заметно дрогнули веки – это уловил только Игорь.
Молчание сгустилось, превратившись в плотину. Казалось, одно слово – и она треснет. Но никто не решился нарушить тишину.
Игорь продолжал стоять на месте: руки опущены, спина прямая. Он не защищался. Он ждал, и если в этом ожидании была слабость, то только та, которая делает человека непоколебимым.
Профессор не закричал, не вспыхнул внезапно, как закипающая вода. Его ярость поднималась изнутри, как подземный толчок, проявившись в теле раньше, чем в словах. Лицо побледнело, кровь отступила, оставив лишь гнев и нечто более личное, болезненное. Глаза сузились: в них не было безумия, только расчёт, за которым чувствовалось острое чувство. Губы дрогнули, сжались в тонкую линию и вдруг дёрнулись.
Он подошёл ближе – быстро, с напряжением, как человек, потерявший контроль, который прежде всегда удерживал. Рука поднялась невысоко, ладонь резко и точно ударила Игоря по щеке. Не было замаха – лишь короткое, почти автоматическое движение, словно заранее просчитанное.
Звук пощёчины оказался звонким, позорным, прокатившись по залу, как напоминание о чём—то, что нельзя произносить вслух. Он напоминал хлопок двери в пустом доме: дело не в шуме, а в смысле происходящего за ней. В нём была не только физическая сила, но и эмоциональный вызов, предъявленный на глазах у всех. Те, кто стоял рядом, вздрогнули, но никто не шелохнулся. Сама сцена окаменела вместе с ними.
– Что ты несёшь, щенок, – произнёс Вениамин, не повышая голоса. Слова слетали с губ резко, сквозь стиснутые зубы. В них звучало не раздражение, а унижение, удар по собственной границе.
Профессор отступил. Не споткнулся, но шаг его был короче задуманного, будто нога не сразу подчинилась. Грудь резко вздымалась, дыхание стало слышным, как у человека, только что вышедшего из ледяной воды. Руки дрожали не от гнева, а от истощения. Он смотрел на Игоря, как на своё отражение в кривом зеркале – человека, которого не хотел признавать, но не мог игнорировать.
Игорь не шелохнулся, будто врос в пол. Его голова была чуть повёрнута, правая щека быстро темнела от удара, но сам он стоял прямо. В глазах не было страха, он смотрел на профессора не как младший на старшего, а как человек, которому больше нечего терять.
Он не произнёс ни слова, не сделал ни одного движения, не попытался оправдаться или уйти в себя. И в его неподвижности было достаточно силы, чтобы тишина в зале стала почти осязаемой.
Павел по—прежнему сжимал подлокотник кресла до побелевших костяшек пальцев. Оксана смотрела в пустоту, скрестив руки на груди так, что ногти впились в кожу. Родион не моргал – в его взгляде не было осуждения, скорее старческое любопытство, будто он наконец увидел то, чего давно ожидал.
Милена отвела глаза не из страха, а из уважения к тому, что случилось. Она понимала: произошедшее – больше, чем ссора, больше, чем срыв. Это неотменимая грань, после которой возвращения не будет.
Мгновение тянулось, как затянутый вдох. Все ждали, что кто—то заговорит, но никто не решался нарушить напряжение, накопившееся между двумя мужчинами. Их разделяло меньше метра – и бесконечность.
Тишина, наступившая после пощёчины, не рассеялась. Наоборот, стала тяжёлой, будто все перестали дышать одновременно. В этом ожидании было больше страха, чем в самом ударе.
Кто—то сглотнул слюну, звук показался слишком громким. Кто—то опустил глаза на собственные руки и не узнал их. Ситуация вышла из—под контроля, и никто не знал, как её вернуть.
Из—за двери донеслись шаги: негромкие, но отчётливые, с равномерным ритмом. В зале напряглись. Появился Анненков – спокойный и собранный, как человек, привыкший входить туда, где ждут не его, а решений.
Он шёл медленно и уверенно, без лишних жестов, не привлекая внимания, но с его появлением зал словно обрёл точку опоры.
Следователь остановился рядом с профессором, не взглянув ему в глаза, но ясно понимая, что тот чувствует его присутствие и смысл появления. Линия между ними натянулась, как канат под током.