Военные притихли. Тот, с биноклем, обернувшись, приказал:
— Лейтенант, заберите гранату! И отправьте его немедленно в санбат!
Ко мне подскочил лейтенант, почти мой одногодок. Лицо его светилось готовностью выполнить любое приказание своего командира.
— Отойдите только подальше!
Лейтенант пропустил меня вперед — видимо, стерег мою руку с гранатой.
За неглубокой балкой, где я ползал по росе, была еще одна, более глубокая балка, с крутыми изрезанными краями. Мы остановились над ней, и лейтенант скомандовал:
— Дайте сюда гранату!
Я протянул ему руку. Он с силой прижал блестящий цилиндрик и, побледнев, сказал почти шепотом:
— Пускайте…
Я попробовал развести пальцы, но они не слушались.
Они оцепенели, и как я ни напрягался, ничего не мог с ними поделать.
— Не могу! — сказал я с отчаянием: мне казалось, что граната прикипела ко мне навеки.
Тогда лейтенант начал сам разгибать мои пальцы. Друг за другом, по одному, пока не освободил гранату. Размахнулся, кинул, упал.
— Ложись!
Граната катилась по дну, подпрыгивая черным мячиком, а я стоял, не сознавая, что делать. И лишь после того, когда она взорвалась, и над головой моей прошуршали осколки, и лейтенант, вскочив на ноги, стал меня ругать, ноги мои подкосились, я сел прямо на землю.
Трясся всем телом и плакал.
Это были мои первые и последние за всю войну слезы.