В атмосфере политической нестабильности, поиска новых оснований государственной власти, ломки традиционной политической культуры череда дворцовых переворотов кажется совершенно естественной и даже закономерной. В исторической литературе нередко приходится встречать несколько пренебрежительные оценки этих переворотов как всего лишь результата конфликтов между различными группами господствующего класса. Можно подумать, что серьезного внимания заслуживает лишь такой переворот, в результате которого на трон в Зимнем дворце воссел бы Емельян Пугачев! Смена «различных групп господствующего класса» у кормила власти приводит к серьезным изменениям во внешней и внутренней политике державы и составляет существеннейшую часть политической истории любой страны. К сожалению, в советское время комплексных монографических исследований о политической борьбе в высших правительственных сферах России на протяжении XVIII века почти не было. Тем больше теплых слов заслуживают вышедшие сравнительно недавно книги Е. В. Анисимова о временах Петра I и Елизаветы или Н. Я. Эйдельмана о царствовании Павла I. Что же касается других легендарных эпизодов отечественной истории XVIII века, то с ними широкому читателю приходится знакомиться скорее по беллетристике, чем по работам историков. Это относится и к «дворцовым переворотам».
Среди разнообразных политических событий, объединяемых по традиции этим не вполне точным термином, можно выделить прежде всего два различных типа. В одном случае отстранение государя, регента, важнейшего сановника от власти или же, наоборот, возвышение претендента происходили вполне мирно. Роль гвардейских частей при этом была значительна, но они больше запугивали своих политических противников, чем применяли насилие. При возведении на престол Екатерины I полки лейб-гвардии провели эффектную демонстрацию, но смысл ее был неведом даже многим офицерам, не говоря уж о рядовых солдатах. Свержение А. Д. Меншикова не потребовало даже такого вмешательства военных. Еще более мирно и по видимости дружелюбно сместили много лет спустя и Миниха. Громкие голоса недовольных офицеров (а не приказы их командиров) слышны нам впервые только в 1730 году, когда угрозы гвардейцев, их решимость на крайние действия принесли самодержавную власть Анне Иоанновне. Но о штурме дворцов пока еще не было и речи. Соответственно мягкой по сравнению с грядущими годами была и участь потерпевшей стороны. Речь шла, как правило, лишь о ссылке, причем жертва политических обстоятельств не сразу подвергалась жестоким репрессиям, а как бы постепенно спускалась с высот власти к положению заключенного или ссыльного. Так было с Меншиковым, покидавшим Петербург еще со всем блеском своего миновавшего величия, так было с Долгорукими, получавшими сначала довольно почетные назначения, правда в отдаленных краях, и лишь затем подвергавшимися аресту…
Перелом наступает на рубеже сороковых годов, возможно, не без влияния строгостей царствования Анны Иоанновны, изрядно ожесточивших общество. Возникает новый, классический для русской истории, тип военного переворота. Гвардия уже главный и единственный участник передачи власти одного лица другому. Офицеры теперь выходят на политическую сцену не для того, чтобы оказывать давление на гражданские, так сказать, «конституционные» органы власти, а чтобы подменить их. Они насильно свергают одних правителей и возвышают других, ставя остальное общество перед свершившимся фактом. Эту новую традицию в политической жизни России, отличающуюся от предшествующих мятежей, заговоров, дворцовых интриг и восстаний, заложил фельдмаршал Миних в 1740 году. В тени пяти знаменитых гвардейских выступлений, произошедших с 1740 по 1825 год, уже как-то теряются всевозможные отставки известнейших министров, падения фаворитов, смены кабинетов, хотя и их иногда имеют в виду, говоря об «эпохе дворцовых переворотов».
Жертвы военных мятежей не встречают той предупредительности, на которую могли рассчитывать опальные вельможи предшествующих десятилетий. При этом от переворота к перевороту нарастает и жестокость к особам царствующего дома. Бирон в одну ночь превратился из правителя России в заключенного государственного преступника. Но его просто ссылают, хотя и не таким кружным «щадящим» маршрутом, как Меншикова. Брауншвейгская фамилия оказывается в строжайшей изоляции. При убийстве Петра III, если верить А. Шумахеру, заговорщики готовили комбинации с поджогом дворца, чтобы смерть императора произошла по возможности скрытно. В итоге законный государь был действительно убит, но как-то застенчиво и стыдливо, вроде бы случайно. В 1801 году все было куда откровеннее. Хотя большинство участников заговора потом хотели представить убийство Павла I незапланированным, но в данном случае заслуживают, вероятно, наибольшего внимания хладнокровные и циничные признания П.-Л. Палена, не оставляющие сомнений относительно возможной судьбы императора. Тогда же впервые прозвучала мысль о необходимости убить всю царскую фамилию. Ее высказал офицер Бибиков, никто его не поддержал, но характерно, что сами родственники императора в ночь на 12 марта вовсе не исключали именно такого исхода событий. К 1825 году идея убийства царя и изничтожения его семейства обсуждалась не однажды, и вполне возможно, что была бы осуществлена в случае победы восставших.
Справедливости ради надо сказать, что в самодержавном государстве убийство монарха – единственный верный способ лишить его власти. Отсутствие конституционной процедуры смены правительства оборачивалось опасностью для государя. Конфликт с властью, с государством превращался в конечном счете в конфликт с личностью монарха. Если при конституционной монархии несогласия между властью и подданными снимались отставкой первого министра или изменением состава кабинета, в России при аналогичной ситуации требовалось, по меньшей мере, убить царя.
В ситуациях переворота заговорщики нуждались в авторитетном правительственном институте, который мог бы санкционировать их действия, придать им видимость законности и государственной необходимости. Еще Екатерина II, решив использовать в этом качестве Сенат, тем самым подсказала будущим заговорщикам первой четверти следующего века один из элементов их тактики. В тех же целях – для придания законности происходящей смены власти важно было вовремя составить манифест, которым российские подданные извещались бы о жизненной необходимости для страны состоявшегося государственного переворота. Здесь важнее всего было срочно огласить собственную интерпретацию событий и вызвавших их причин, не допустить распространения в обществе иных версий «петербургских действ». Поэтому подготовке текста манифестов уделялось так много внимания. Над ними порой начинали работать задолго до того, как складывалась организационная структура заговора. Идейное обоснование переворота было не менее важно для его успеха, чем сам захват власти. Декабристы, много сил потратившие на подготовку своего манифеста, следовали долгой традиции XVIII века.
От раза к разу росло число участников заговоров. Миних совершил свой переворот практически в одиночку. У Елизаветы было несколько активных сторонников. Заговор в пользу Екатерины связал примерно 30-40 человек. Против Павла I интриговало приблизительно 180-300 офицеров. К следствию о восстании 1825 года привлечено уже около 600 человек (правда, примерно половина из них признана невиновной). Эти цифры, впрочем, не вполне отражают размах каждого из переворотов. Раз начавшись, выступление против правительства втягивало, как в водоворот, все новых и новых людей, вовсе не причастных первоначально к тайным замыслам кучки заговорщиков. Немногочисленные гвардейские офицеры могли повести за собой десятки и сотни нижних чинов. Но и отнюдь не только рядовые были увлекаемы стремительным разворотом событий, когда страх за жизнь или карьеру, пример друзей, мгновенный безрассудный порыв толкали достаточно солидных по своему положению людей в политическую авантюру. Неожиданность, стремительность и главное – решительность действий не только парализовали способность свергаемого регента или государя к сопротивлению, но и молниеносно превращали «узкопартийный» заговор в «волеизъявление всей нации».