<tab>Поднялся на третий этаж, постучал в номер 303. Михаилу Георгиевичу даже показалось сначала, что он не туда попал — он не узнал парня. Сонный, нечёсаный, в трусах, завёрнутый в простыню, он был совсем не похож на того богемного везунчика с задранным подбородком, что вчера так складно рекламировал фильм и его, Бархатова, как кандидата в мэры.
<tab>— О! Вы всё-таки посмотрели? — вместо приветствия сказало растрёпанное нечто, открывшее дверь. — Проходите. Видимо, появились вопросы.
<tab>И Бархатову пришлось зайти и стать свидетелем, как парень быстро преобразился: натянул брюки, накинул серую рубашку, сделал хвостик и умылся. Рыжий актёр уселся напротив Бархатова на журнальный столик, заказал по внутреннему телефону два кофе и сказал:
<tab>— Будем знакомиться?
<tab>— Давид? — осторожно спросил Бархатов.
<tab>— Давид.
<tab>— Я хочу теперь всё услышать от тебя.
<tab>— Вряд ли я сообщу вам что-то новое. Вы всё видели.
<tab>— Почему ты молчал столько лет?
<tab>— А если бы я к вам пришёл, вы бы мне поверили? Выслушали? Тем более вы же видели в фильме — я не читал документы. Я их спрятал, надеясь сообщить позже Максу, где они лежат. И ещё я понимал, что Голиков меня ищет. Я просто прятался, выживал, пытался состояться.
<tab>— А сейчас?
<tab>— А сейчас у меня есть возможность, чтобы…
<tab>— Отомстить.
<tab>В кармане у Бархатова зазвенел телефон. Он посмотрел на экранчик — незнакомый номер.
<tab>— Алло.
<tab>— Готов сыграть. Старый пароль?
<tab>— Андрис Берзиньш*.
<tab>— Место твой город?
<tab>— Да.
<tab>— Охрана есть?
<tab>— Да.
<tab>— Сроки важны?
<tab>— Хочу, чтобы быстро.
<tab>— Будут условия?
<tab>— Да. Я хочу, чтобы игрок был человеком с определённой внешностью. Я вышлю фотографию. Это внешность мальчишки. Возможно это устроить?
<tab>— Ты хочешь, чтобы объект видел и узнал игрока?
<tab>— Да.
<tab>— Интересно. Записывай ящик, высылай инфу на объект и на игрока. Сегодня. Завтра ящика не будет. Перезвоню завтра. Ящик: латинские буквы, без пробелов Lugner14@gmail…
<tab>Разговор оборвался. Борис слушал внимательно, понимая, что сейчас происходит именно то, к чему он стремился всё время. Слушал и не понимал, где тот триумф от неизбежности возмездия? Он же осознавал, что стал свидетелем заказа на того человека, которого он ненавидел и боялся. Вот оно — реальное правосудие, очистительная месть, но от этого никакой радости, никакого удовлетворения. Он, копаясь в собственных чувствах, даже не понял, зачем Бархатов его спросил:
<tab>— Где взять твою фотографию до побега?
<tab>— У Ильи должна быть… — бездумно ответил Давид-Борис. Он подумал, что покой и довольство придут позже, когда сатисфакция свершится…»</i>
<tab>Матвей Архаров захлопнул книгу. В отличие от своего литературного двойника он не стал впадать в шоковое состояние. Никакого червя или тем более змеи в груди не появилось. Наоборот, Матвей Григорьевич почувствовал себя молодым и сильным. Он прищурил один глаз, как будто целился, оскалил зубы, а правой рукой стал барабанить бравурный ритм по подлокотнику кресла.
<tab>— Ожидать от мести удовлетворения — это глупо. Ты не вернёшь себе невинность, не забудешь боль и унижения, я не верну себе сына, не прощу себе того, что стал партнёром и наставником его убийцы. Но это не значит, что нужно оставить всё как есть, — Матвей Григорьевич говорил, смотря на кого-то невидимого, говорил спокойным менторско-отеческим тоном. — Интересная идея, что киллер примет вид того человека, которого обидели… Хм… Что ж… Когда-то я действительно обещал, что позабочусь о тебе. Наверное, настало время выполнить обещание?
<tab>Мужчина легко встал (никаких старческих оханий и натуги), взял с комода телефон и, невзирая на то, что было всего пять утра, набрал номер. После долгих гудков произнёс:
<tab>— Это Архаров. Меня интересует писатель Эс Безуглый. Я хочу с ним встретиться. Завтра же. Нет сегодня. Понятно? Делайте!
<tab>***
<tab>Андрон Анатольевич Горинов в скромном на первый взгляд костюме, с позолоченным знаком города на шее и с приклеенной улыбкой на измученном церемониями лице вошёл в кабинет мэра. Все провожатые остались вне «святая святых» городской администрации, оставляя «право первой ночи» вновь избранному градоначальнику. Церемония инаугурации благополучно разрешилась новым мэром, скучными репортажами и многочисленными обсуждениями нарядов всех приглашённых околовластных особей. Теперь он — официальный хозяин города. Позади все эти идиотские метания, сражения с несуществующими врагами, лживые выражения лица, подготовленные аплодисменты, глубокомысленные и пустые речи и бла-бла-бла.
<tab>Андрон прислонился к двери и выдохнул. Вот он, кабинет, который столько лет занимал его отец, а теперь он, самый молодой мэр государства, будет нести здесь службу. «Вот, блядь, центральная сидушка для слуги народа!» — весело и одновременно устало подумал Андрон. В углу флаг, над креслом герб, на тяжёлом, незыблемом, как гора Сион, письменном столе малахитовые приспособы для письма и пресс-папье, на стене ненавистные морды отцов-основателей города. Среди портретов есть и лик отца-основателя нынешнего мэра. На длинном переговорном столе в разнокалиберных вазах цветы от благожелателей, тут же несколько бутылок с дорогим алкоголем, к одному из стульев прислонилась картина, изображающая московский кремль в предрассветной полудрёме. Это всё подарки в честь победы на выборах, первый вклад подсуетившихся в мэрское расположение. Андрон оглядел всё это великолепие и презрительно хмыкнул — вспомнил, как одаривали. Только один человек ничего не подарил, а сухо по-отечески пожал руку и лаконично сказал: «Ты достоин». Это Матвей Григорьевич.
<tab>Горинов не ожидал, что он приедет его поздравить. В последнюю суматошную неделю его партнёр и конкурент где-то пропадал, даже проскальзывала мысль, что Архаров обиделся, переживает свою неудачу. Но Андрон знал Матвея Григорьевича: тот не мог обидеться, просто были более важные дела, да и не хотел мешаться под ногами молодого и удачливого. Поэтому, когда Архаров пришёл и поздравил, было приятно, даже камень с плеч упал. Один камень. Ведь была ещё одна тяжесть, что не давала вполне насладиться победой и триумфом. Это сучёнок.
<tab>Всю неделю Андрон его не трогал: было не до игрищ. Приносил ему еды, пикировался колкостями, дважды пытался остаться с ним. Но вчера, как только объявили результаты голосования, как только закончились эти громкоголосое «виват» и многоликое «поздравляю», как только он выжал из себя весь запас слов и приготовленных эмоций для интервью, Андрону захотелось быть собой. И только один человек его понимал, знал и устраивал в этом плане. Отец в дорогой клинике рядом с такими же полуживыми почётными пенсионерами, маман в каком-то ашраме в Гималаях — у неё очередное увлечение самоусовершенствованием, — друзей нет, партнёры зачастую жлобы. Кто остаётся? Наречённый братик. С ним Андрон не собирался себя сдерживать, чего стесняться своих садистских наклонностей? Сучёнок ведь давно в курсе.
<tab>Какая-то ерунда произошла вчера. Горинов не понял, как это всё случилось, оправдывал себя, что, дескать, мелкий сам виноват: сопротивлялся слишком рьяно, знал ведь, что эта борьба сносит крышу и херит тормоза. Сегодня с утра Андрон даже подумал, что рыжик мёртв. Испугался, оттирал кровь, перематывал руку, прикладывал ухо к сердцу, разлеплял веки, давал пощёчины, пытался пробудить нашатырём. Когда слабые признаки жизни всё-таки появились, он решил, что «пацан живуч как таракан», и унёс его вниз, в подвал, чтобы никто не наткнулся. Но тяжёлый камень всё равно давил внутри, не давал насладиться всласть пафосом момента. Жив ли ещё сучёнок? Не хотелось, чтобы сдох: во-первых, Андрон кайфовал рядом с мелким, во-вторых, придётся придумывать что-то для настырного караульщика.