Рыжий рычит:
— Твою ж…
Приседает и начинает резкими движениями собирать всю эту ебаторию. Мать твою. Какого фига стоять посреди коридора. Через секунду девушка тоже опускается рядом, как будто ей подломили колени, поднимает сумку, складывает свои тетради обратно в аккуратную стопку.
Рыжий на автомате считает подобранные ручки и шумно, разъярённо сопит.
— Пожалуйста, извини, — говорит она.
Рыжий молча считает: четыре, пять.
— Я немного неуклюжая.
Шесть. Семь. Сколько у неё, блядь, ручек?!
— Совсем не смотрю под ноги. — Она сдувает с глаз мягкую чёлку, задевающую ресницы, и Рыжий чувствует её неуверенный взгляд. Зло косится в ответ и бурчит:
— Чего вытаращилась?
— Это ты… друг Хэ Тяня?
— Что?! — выпаливает он, чуть не выронив букет разноцветных ручек. Это было реально внезапно. — Что ты несёшь. Нет, я не друг этого уёбка.
— Прости, я… я видела вас и решила…
Она быстро облизывает губы, и Рыжий замечает, что волосы собраны на затылке в неряшливый хвост, так что несколько медовых прядей выпадают из-под резинки и касаются покрасневших щёк.
Что за день.
Он грубо суёт ей ручки. Замечает валяющуюся недалеко точилку и тянется за ней. Неловко сталкивается с её пальцами. Отдёргивает руку и резко поднимается. Мрачно смотрит в сторону. Она поднимается следом.
Говорит:
— Меня зовут Ван.
Рыжий хмурится. Подтягивает съезжающую лямку рюкзака на плечо и почему-то смущается. Отвечает негромко, глядя на бесконечный ряд железных шкафчиков:
— Да пофигу мне, как там тебя…
— Вот это манеры.
И этот голос шилом впивается в мозг. Рыжего почти коротит.
Он резко оборачивается одновременно с тем, как Ван поднимает взгляд ему за плечо.
«Даже темнота боится Чака Норриса» и Хэ Тянь стоят за его спиной. Оба. Хэ Тянь поднимает руку и снимает с носа очки. Судя по теням под его глазами и бледным заострившимся скулам, уёбку действительно жопа. Несмотря ни на что, на его лице появляется неживая, натянутая усмешка.
Рыжий смотрит на неё, как идиот.
— Это тебя, что ли, на прошлой неделе отпинали? — подаёт голос Йонг.
Приходится рывком перевести взгляд.
— Не твоего ума дела, мудень.
Йонг с коротким смешком поднимает руки в карикатурном «сдаюсь». Слегка наклоняется вбок и заискивающе улыбается Рыжему за спину.
— Хэ-эй, кто тут у нас. Привет, милашка.
Ван неуверенно здоровается в ответ.
Рыжий ещё несколько секунд сверлит сложным взглядом сложное выражение лица Хэ Тяня, а потом резко обходит его, задевая плечом. Как когда-то. Но на этот раз практически не чувствует сопротивления. Не чувствует отдачи. Сука, что с этим уёбком не так?
Школьный коридор летит навстречу.
С каждым злым шагом Рыжий повторяет про себя: иди нахуй. Иди нахуй. Просто иди нахуй.
В среду Хэ Тянь опять это делает.
Молча проходит мимо. И в Рыжем одно желание: догнать его, взять за волосы и ебануть лицом о своё колено. Пиздить, пока он не оживёт, не поднимет глаза, не ухмыльнётся, как ухмылялся раньше, широко, чтобы было видно кровавые зубы, и не скажет:
— У меня предложение.
Посмотрит своими пиздливыми глазами, оближет свои блядские губы, и скажет:
— Приготовишь мне ужин, а я от тебя отъебусь.
Но хера с два.
Хэ Тянь молча проходит мимо. Как будто он, сука, сдох.
Этот уёбок, как древесная тля, прожрал кору Рыжего, а теперь выедает его изнутри. И Рыжему уже надоело считать свои этапы. От яростного смирения («спасибо за одолжение, мудень, кому вообще нужно твоё сраное внимание») до спокойной злости («я просто добью его, чтоб не мучился»).
И если раньше он вообще не думал о нём, то теперь мысль о Хэ Тяне сидит в голове — тупо, — фоном.
Когда он говорит с матерью.
Когда отвечает сквозь зубы на уроке.
Когда заходит в кабинет Чжо и записывается на вечерний бой.
Когда замахивается и со всей дури вколачивает кулак в нос несчастному ублюдку Си, который после этого удара берёт у рефери пятнадцать секунд, чтобы прийти в себя. Когда орёт собравшаяся вокруг Клетки толпа сделавших ставки зевак, которым лишь бы поглазеть на уличный мордобой.
Когда смотрит на себя в отражении зеркала здоровенного лифта — Си, сучка, всё-таки крепко залепил ему пару раз, рана в углу губ снова открылась, а на скуле уже вспухла новая гематома, — щурясь от сияющих лампочек, натыканных здесь по всему потолку.