— Не будем об этом спорить, не до того мне сейчас! Другого выхода у тебя нет?
— Сейчас пойду поговорю с кем-нибудь! Устроят тебя — будь уверена, но только я и думать не стала бы! Почему ты с хорошим товарищем не можешь сойтись, почему?
— Анна, перестань!
Анна замолчала, повертелась раздраженно на месте, потом встала:
— Ты даешь слово пока не уходить отсюда? Я сбегаю спрошу кое-кого? Ну?
— Мне некуда идти. Я подожду тут!
— Слово даешь?
Зоя улыбнулась сквозь слезы. В этот же миг в сумеречном зале вспыхнул электрический свет, и вместе с грубой, таившей за собой ласку и любовь настойчивостью подруги он ободрил Зою.
— Даю! — сказала она.
Анна пожала ей руку на ходу и исчезла тотчас же. Зоя посмотрела ей вслед с улыбкой и потрогала рукою горячий лоб. Прикрытая грубостью Анина привязанность растрогала ее, но слова подруги были малоубедительны, и холодная мысль о единственном выходе снова мелькнула перед нею. Тяжелая сцена дома еще лежала тяжестью на плечах, в груди, и даже дышать было трудно.
Зоя отвернулась к окну и прижалась к холодному, успокаивающему стеклу. Через минуту кто-то тронул ее за руку с чрезвычайной легкостью и осторожностью:
— Товарищ Рыжинская послала меня к вам. Что с вами такое, в самом деле?
Зоя вздрогнула и оглянулась: на подоконнике усаживался рядом с ней Королев. Он, должно быть, заметил не высохшие еще слезы в ее голубых глазах и наклонился к ней с тихой нежностью.
— Что случилось? — заговорил он, стараясь дать ей время оправиться. — Я ничего не понимаю! А я вас жду, сейчас турнир начинается… Я последние партии играю, Зоя…
Зоя опустила голову.
— Меня исключили из университета… — сказала она.
— Мы с вами говорили об этом уже!
— Райком меня не утвердил…
— Я знаю, Зоя!
— Я ушла сегодня из дому…
— Мне сказали об этом.
— Что мне теперь делать?
Сеня взял ее руку.
— Дайте мне доиграть этот проклятый турнир! У меня одни шахматы в голове… Но я уже говорил с Шебушевичем. Это очень трудно, но когда он все узнает, он устроит вас на фабрику. Вы проработаете год-два — и станете сама себе предок! Если вы заслужите, вас местком командирует в университет, и никакое происхождение вам не помешает, Зоя! Неужели вы не выдержите?
Зоя вспыхнула.
— Я десять лет выдержу, и выдерживать тут нечего.
— Рыжинская найдет вам пристанище пока! Зоя, вы же знаете…
— Знаю.
— Ну в чем же дело? Да если у вас хоть в половину, в четверть есть такого чувства, как у меня…
Она перебила его, взглянув прямо и покойно в его глаза так близко и пристально, что заметила свое отражение в его черных блестящих зрачках.
— А вы думаете, Семен, другое что-нибудь удерживает меня от того, чтобы зайти сейчас в лабораторию и глотнуть мышьяку? Это не слова только, что я сказала в райкоме, и не для шутки я ушла из дому, Семен! Вы знаете, как я отношусь к отцу!
Он пожал ее руки и кивнул головой:
— Я знаю, Зоя, я знаю! Я потому-то и настаивал всегда на том, чтобы вы ушли из дому. Иначе всегда вы будете с отцом в одинаковом положении!
Зоя с некоторым удивлением подняла на него глаза. Он улыбнулся ей и заговорил торопливо:
— Ведь райком прав, не допуская вас в комсомольскую среду, как чуждый элемент, потому что девяносто девять процентов девушек вашего происхождения действительно чуждый элемент! Правы все, кто относится с подозрением к таким людям, как ваш отец, потому что на девяносто девять процентов они наши враги еще… Бывают и исключения — вот вы исключение! Но почему вы исключение? Почему? Я вот долго думал над этим и, по совести говоря, не додумался: должно быть, таков уже закон исключений! Может быть, вы выросли с уличными ребятами и улица вас охранила от влияния отца! Вы рано начали читать — может быть, у вас случился подбор хороших книжек… Не знаю, — засмеялся он, — да и не в этом теперь дело…
— Да не в этом, конечно…
— Дело все только в том, что вам приходится нести ответственность за эти девяносто девять процентов!
— От этого не легче!
— Нет, легче, потому что у вас есть возможность настоять на своем! У вас есть возможность добиться своего! И вы это сделаете, а не сделаете — опять они правы: вы слабовольны, в вас нет искреннего влечения, а таким и действительно место ли среди настоящих комсомольцев? Нашу ячейку и без того надо наполовину вычистить! Вы же это знаете?
— Я не спорю с вами. — Она опустила голову. — Но от всего этого, и от недоверия, и от подозрений… Я не скрывала ничего, а на меня косятся… Я не обманывала никого!
— И это я знаю, Зоя!
— Ну, и все кончено! — встрепенулась она. — Анна идет. Устроила, верно! А вы говорите с вашим Шебушевичем, и только всю правду!
Он выпустил ее руки. Анна подошла и взглянула на обоих по очереди, пожав плечами:
— Мещанские церемонии! Целуйтесь, милуйтесь на здоровье — я не мещанка! Что вы прячетесь?
Они переглянулись, улыбаясь, и не ответили ей ничего. Королев спросил:
— Как с Зоей?
— Пойдем сейчас к Верке Волковой — одна живет и может устроить. Бабкова мне о ней напомнила. Это самое лучшее. Я знаю, она — товарищ настоящий!
— Может быть, не сейчас? — спросил он. — Вы хотели, Зоя, побыть на турнире. У меня трудная игра с Грецем!
— А она вам подсказывать будет, что ли? — резко вступилась Анна. — Ну что за сантименты?
Королев рассмеялся, Анна всплеснула руками:
— Ну и бузотеры вы! Неужто нельзя без этой чепухи обходиться?
— Без какой чепухи? — лениво заметил Королев. — Шахматы, что ли, ты чепухой называешь или турнир?
— Ни то ни другое, хотя…
Она задумалась на мгновение. Сеня махнул рукою:
— Да что ты стесняешься? Крой и шахматы мещанством. Ты ведь других-то слов не знаешь!
— Нет, знаю! — обозлилась она. — Знаю…
— Я не слышал! — оборвал он.
Зоя тронула Сеню тихонько и сказала:
— Я не могу. Мне не до того, Сеня. Я вам желаю успеха и буду желать весь вечер. Довольно вам?
Он кивнул головою:
— Хорошо. Хватит и этого. Много ли, в самом деле, человеку нужно?
Он засмеялся, глядя, как Зоя с большой деловитостью покрыла платком голову, собираясь идти, и захватила с окна узелок с вещами: в жестах ее и движениях уже оживала хозяйственная заботливость.
— Ты только всего и забрала из дому? — осведомилась Анна.
Воспоминание о доме скользнуло мимо колеблющейся тенью. Зоя заметила просто:
— Потом возьму что понадобится. Пошлю кого-нибудь. Да и этого хватит…
Она видела, как Сеня с тонкой усмешкой следит за нею, и чувствовала, как вдруг рос в ней интерес к жизни: ее волновал и этот взгляд, и партия с Грецем, ей думалось и о фабрике и о Вере Волковой, хотелось знать, что будет завтра и через год.
Она порывисто обернулась к Сене:
— Но ведь на выставку в воскресенье мы все-таки сходим? Вы подождете меня?
— Обязательно!
Анна расслышала и это:
— Мещанство, мещанство с ног до головы! За каким чертом шляться по выставкам, когда вы можете просто друг к другу прийти и лизаться досыта! Не втирайте очков! Ну?
Они переглянулись молча.
Анна победоносно оглядела их и захохотала в лицо Королеву.
— Эх вы, романтики несчастные! Стихи бы вам писать еще только!
Сеня с совершенно искренним на этот раз удивлением посмотрел на нее.
— А стихи тоже мещанство? — спросил он. — Или это вообще предосудительное занятие? И для всех или только для некоторых?
— Да, мещанство! — резко ответила она. — Мы должны прозой жить, Королев, а не стишками… Всякая поэзия есть ложь и выдумка прежде всего!
Сеня спокойно перебил ее:
— У тебя, Рыжинская, повреждение какое-то в голове есть: ты с ума сходишь!
Зоя готова была идти.
Она не дала Анне ответить, шепнула: