— Тогда, значит, придётся к гаражу идти. И выкуривать врага из его собственного логова, — по-книжному ответил Бракин: он не так давно с увлечением прочитал воспоминания маршала Жукова о Великой Отечественной войне, а потом, раз заболев этой войной, читал уже всё, что попадалось под руку — от воспоминаний маршала Мерецкова до "Истории Второй мировой войны" немецкого генерала Типпельскирха.
— Выкуришь их, как же… — угрюмо проворчал Рупь-Пятнадцать.
Они повернули на улицу Чепалова. Прошли последний в этих местах фонарь.
Заколоченный дом стоял, окутанный белесым неземным туманом, и казался призрачным.
— Э, да тут без лопаты и во двор не войдёшь, — прикинул Уморин. — Всю зиму никто не входил.
— Вот это мы и проверим, — сказал Бракин и замолчал.
Он смотрел на Андрея, а Андрей, пятясь, почему-то показывал на большой сугроб, наметённый под покосившимися деревянными воротами.
Бракин перевел взгляд и тоже невольно сделал шаг назад. Из сугроба, пылясь взвихряющимся снегом, медленно поднималась исполинская белая фигура.
Она поднималась, словно невидимые умелые руки лепили из снега гигантский памятник, отдаленно похожий на лежащую собаку.
— А это ещё что за чудо, ё-моё! — громко удивился Уморин и обернулся к товарищам.
И вдруг увидел, что оказался в переулке один.
Уморин присел от ужаса, повернулся к собаке и пробормотал:
— А-а… здрасьте… Давно, это, не видались, да?
И быстро-быстро пополз задом вперёд.
Он полз и полз, и только никак не мог понять, почему страшное видение не отдаляется; не отдаляются ни сугроб, ни чёрные покосившиеся ворота, ни окна, заколоченные крест-накрест…
Тогда он догадался оглянуться. И вдруг увидел Ка Густых, который стоял у него на пути. В него-то Уморин и упёрся задом. Рук у Густых не было — только болтались полуоторванные рукава пиджака фирмы "Босс".
— Э-э… — пролепетал Уморин. — А ты почему не в морге?
Густых криво усмехнулся синим лицом, и внезапно сильно ударил Уморина ногой в зад. Уморин растянулся на обледеневшей дороге и покатился прямо к страшной белой собаке.
Только теперь это была не собака. Это была волчица. Та самая, с серебристой шерстью и ласково горящими глазами.
Рупь-Пятнадцать словно проснулся. Он неловко поднялся, то и дело поскальзываясь, потом замер.
— Стой здесь, — прозвучал у него в голове низкий рыкающий голос волчицы. — Может быть, ты мне ещё пригодишься.
* * *
К дому сбегались волки. Некоторые из них были настоящими волками, другие — одичавшими в окрестных свалках собаками, третьи — полулюдьми. Их становилось всё больше. Не обращая внимания на Белую, они подбегали к воротам, крутились возле них, потом, найдя подходящее место, прыгали через забор во двор.
Во дворе, за сараями, тучей летел снег. Это Коростылёв копал яму. Волки не обращали на него внимания, они медленно, кругами обходили огород, двор, надворные постройки, и постепенно круг сжимался вокруг дома.
Наконец, они сели — тесно, один к одному, — обступив дом, взяв его в кольцо. Подняв морды, молча смотрели на дом: окна с наличниками, забитыми снегом, куски оторванной фанерной обшивки, моток ржавой проволоки на гвозде, дырявая алюминиевая ванна, прислоненная к завалинке под навесом.
Некоторое время вокруг стояла оглушающая тишина, — даже Коростылёв успокоился, с головой закопавшись в снег. Тишину нарушал только одинокий флюгер-трещотка, слабо потрескивающий на покосившемся шесте, возвышавшемся над навесом для дров.
А потом волки дружно завыли. Выли вполголоса, так что издалека могло показаться, будто это воет ветер в трубе.
* * *
Андрей бежал во все лопатки, даже взмок, несмотря на мороз. Он хотел добежать до автобусной площадки, позвать людей. Но на площадке никого не оказалось. Залитая светом прожектора, она была абсолютно пуста.
Андрей в недоумении огляделся. Посмотрел на будочку охранников оптового склада, — в будочке было темно. Глухо были забраны решётчатыми ставнями тёмные окна круглосуточного магазина.
"Интересно, — подумал Андрей, — а почему это все сегодня спят?"
Андрей постоял, озираясь. Не было даже солдат или милиционеров, которые в последнее время вечно здесь отирались. И по улице Ижевской не проезжала ни одна машина.
Андрей вытер рукавицей разгорячённое лицо и кинулся в переулок. Теперь он мчался домой.
Впереди, на перекрёстке, высилось какое-то странное сооружение. Андрей приостановился. На углу горел фонарь, и Андрей ясно разглядел на дороге какой-то ледяной короб. Чем ближе подходил Андрей, тем больше короб становился похожим на хрустальный гроб. Тем более, что внутри него действительно спала царевна.
Андрей придвинулся поближе, но тут же поскользнулся: весь перекресток был залит льдом, как каток. Андрей вскрикнул и растянулся на льду, и внезапно увидел прямо перед собой, в глубине ледяной глыбы, белое прекрасное лицо с огромными чёрными ресницами. Андрей уставился на царевну, а в голове замелькали какие-то обрывки воспоминаний, фразы из книжки, которую ему читала Алёнка, вроде "Ветер, ветер, ты могуч, ты гоняешь стаи туч…".
И вдруг царевна распахнула глаза. Огромные, чёрные, горящие, они смотрели прямо на него.
Андрей отшатнулся, встал на четвереньки. Глаза следили за ним, и как будто умоляли о чём-то.
Он отполз на край ледяного поля, встал, поискал глазами что-нибудь подходящее. Потом вспомнил: у забора деда Василия, жившего в домике напротив колонки, были свалены какие-то железки, стальные прутья, проволока. Сын деда Василия вроде хотел соорудить железный забор вместо деревянного, да руки летом не дошли. Андрей подошёл к этой куче лома, не без труда выломал из снега и льда увесистый шестигранный стальной прут. Вернулся к ледяному саркофагу и, стараясь не смотреть в чёрные горящие глаза царевны, принялся долбить лед. Крошки разлетались неохотно, тогда Андрей принёс вторую железяку, и принялся выбивать лед кусками.
Разгрёб белое крошево. Лицо царевны теперь было близко-близко, а глаза её — снова закрыты. Андрей лёг, тоже закрыл глаза и потянулся к её пухлым прекрасным губам…
Но тут же вспомнил об Алёнке и, отпрянув, открыл глаза.
На него из белого крошева смотрела оскаленная волчья морда. Смотрела прекрасными глазами сказочной царевны.
Андрей заорал диким голосом. И не думая, не отдавая себе отчёта в том, что делает, вонзил шестигранный прут прямо в прекрасный чёрный глаз.
* * *
Вот теперь-то Бракин точно не знал, что делать. Воспользовавшись тем, что внимание Белой было отвлечено Умориным, стоявшим, как истукан, прямо перед ней, Бракин метнулся в темноту, вдоль забора, и на углу сиганул через него. За забором он ухнул в снег, провалившись чуть не по грудь. Что-то расцарапало ему лицо. Это были разросшиеся кусты крыжовника.
Он огляделся. Вообще-то, позиция была более-менее. Здесь, в самом углу, было совсем темно, зато дом заколоченный дом и двор лежали перед ним, как на ладони.
Он увидел волков, рыскавших вокруг дома, увидел, как они окружили дом и сели, подняв морды к ослепительно-белому месяцу.
А потом завыли.
Всё происходящее показалось Бракину дурным сном. Совсем дурным. Настолько дурным, что он предпочел бы сейчас проснуться на экзамене по истории философии первой трети ХХ века с билетом по экзистенциализму. Сартра он, кстати, так и не осилил.
Но это была только мечта и притом, увы, несбыточная.
Где-то неподалёку, за сугробами, слышался лёгкий скрежет, как будто скребли что-то твёрдое. Бракин перевёл дух, собрался с силами, и пополз вверх, выбираясь из снега. Выбравшись наполовину, он разглядел яму, в которой скреблось существо, одновременно походившее и на волка, и на человека. По временам существо выглядывало из ямы, поднимало морду и подвывало.
"Да это же Коростылёв!" — понял Бракин и снова испугался.
Вжался в снег, снова зарывшись наполовину.
Вой прекратился. А потом внезапно прекратился и скрежет.
Только где-то далеко заунывно дребезжал испорченный флюгер. Он был вырезан из жести от консервной банки, и часть лопастей давно отломилась.